— Ева, опомнись, — проговорил Адриан, когда дверь захлопнулась.
Не отвечая, она угрюмо поглядывала на него из-под полуопущенных век.
— Я закажу обед в каюту, а потом мы попытаемся уснуть.
— Мне нужно послать телеграмму.
— Кому?
— Одному парижскому юристу. Я развожусь с тобой.
Его раздражение схлынуло, и он рассмеялся.
— Не говори глупостей.
— Тогда мне надо проведать детей.
— Вот это другое дело. А я закажу обед.
Он ждал ее двадцать минут. Потом нетерпеливо постучался в каюту напротив, — няня сказала, что миссис Смит к ним не заходила.
С внезапным предчувствием беды он бросился наверх, заглянул в бар, обежал все салоны, даже толкнулся к Баттеруорту. Потом — нижняя палуба, средняя, прогулочная — ощупью, сквозь сырую ветреную тьму и косые струи дождя. Вахтенный матрос остановил его у груды спутанных канатов.
— На верхнюю палубу нельзя, сэр, приказ капитана. Одна волна уже дохлестнулась до радиорубки.
— Здесь не проходила молодая женщина, пассажирка?
— Вы не про эту… — Матрос повернул голову и умолк. — Эге, да ее уже нет!
— Значит, она пошла наверх, — тревожно сказал Адриан, — в радиорубку.
Матрос бросился на верхнюю палубу, Адриан — спотыкаясь, оскальзываясь за ним. Едва он выбрался из люка, корабль, под сокрушительным ударом огромной волны, резко завалился на борт, и он кубарем скатился по сорокапятиградусному откосу палубы, а у фальшборта — ошалевший, избитый изо всех сил закричал:
— Ева!
Но его голос мгновенно поглотила штормовая тьма. Чуть мерцал, скудно освещая палубу, иллюминатор радиорубки, и Адриан увидел пробиравшегося вперед матроса.
— Ева!..
Ветер, словно тряпку, поволок его к спасательной шлюпке. Потом корабль содрогнулся, над ним поднялась искрящаяся блеклыми блестками гигантская волна, зависла — и Адриан вдруг разглядел Еву в двадцати футах от него, у кожуха вентилятора. Оттолкнувшись от фальшборта, он ринулся к ней, но волна распалась и с оглушительным шорохом обрушилась на корабль. Яростный бурун — по грудь Адриану, — сбивая его с ног, устремился ему навстречу, и в бурлящей воде он видел человеческую фигуру, и неистово вцепился в нее, и его стремительно потащило к борту. Потом он ощутил страшный удар о фальшборт, но не разжал рук, не выпустил свою добычу, и когда корабль медленно выровнялся, он остался лежать на мокром палубном настиле, и рядом с ним лежала Ева, прикованная к нему его отчаянной, мертвой хваткой. Следующего мгновения его память не сохранила.
4
Двумя днями позже, сидя в купе, Адриан уговаривал детей посмотреть на мирный нормандский ландшафт, — парижский поезд, согласованный с морским расписанием, быстро увозил Смитов на юг.
— Это же очень интересно, — убеждал детей Адриан. — Французские фермы точь-в-точь как игрушечные. Почему вы упрямитесь?
— На пароходе интересней, — сказала Эстелла.
Ее родители обменялись взглядом детоубийц.
— Меня до сих пор качает, — вздрогнув, призналась Ева. — А тебя?
— Да нет. Мне почему-то кажется, что это было страшно давно. Уже на таможне я не узнал почти никого из наших спутников.
— Почти никто из них не подымался на палубу.
Поколебавшись, Адриан сказал:
— Знаешь, я разменял Баттеруорту чек.
— И очень глупо сделал. Его чек не оплатит ни один банк.
— Ему, наверно, позарез нужны были деньги — иначе он не обратился бы ко мне.
Девушка с утомленным и бледным лицом, проходя по коридору, услышала их голоса и заглянула в купе.
— Как вы себя чувствуете?
— Ужасно.
— Я тоже, — сказала мисс Д'Амидо. — Боюсь, мой жених просто не узнает меня на вокзале. Вы слышали? — две волны перекатились через верхнюю палубу.
— Да, нам говорили, — сухо ответил Адриан.
Она грациозно ушла вперед — и навсегда из их жизни.
— На самом-то деле ничего этого не было, — помолчав, сказал Адриан. Все это нам привиделось — привиделось в кошмарном сне.
— А где же тогда мое жемчужное ожерелье?
— Родная, в Париже есть еще и не такие жемчуга. Это я беру на себя. Я верю, что ты действительно спасла наш корабль.
— Адриан, давай больше ни с кем, ни с кем не знакомиться — только ты да я, и так всю жизнь.
Он взял ее под руку и придвинулся к ней поближе.
— Как ты думаешь, что это за Смиты плыли на том корабле? — спросил он. — Меня там не было.
— Меня тоже.
— Правильно, это были наши однофамильцы, — сказал он. — Смит ведь очень распространенная фамилия.
СУМАСШЕДШЕЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ
1
Воскресенье. Не день, а лишь узкий просвет между двумя обычными днями. Позади съемочные площадки и дубли, долгое ожидание под микрофонным журавлем, сотни миль за день во все концы Калифорнии на автомобилях, состязания в изобретательности и остроумии в студийных кабинетах, уступки и компромиссы, атаки и отступления, — тяжкая битва множества человеческих личностей, битва не на жизнь, а на смерть. Но вот воскресенье, и снова вступает в свои права личная жизнь, и загораются блеском глаза, еще накануне подернутые тусклой пеленой монотонности. Томительно тянутся последние часы будней, и медленно, будто заводные куклы в игрушечной лавке, оживают люди: в углу о чем-то увлеченно сговариваются, влюбленные ускользают в коридор целоваться, и у всех одно ощущение: «Скорей, скорей. Еще не поздно, но, ради бога, торопитесь, ведь не успеешь оглянуться, и они кончатся, эти благословенные сорок часов отдыха!»
Джоэл Коулз писал сценарий. Ему было двадцать восемь лет, и Голливуд еще не сломил его. Все эти полгода, с тех пор как он сюда приехал, он получал удачные по здешним понятиям заказы и с увлечением разрабатывал эпизоды и сочинял диалоги. Он скромно именовал себя поденщиком, хотя на самом деле думал иначе. Мать Джоэла была известной актрисой, и все его детство прошло между Лондоном и Нью-Йорком в попытках понять, где подлинная жизнь, а где игра, или хотя бы не слишком в этом путаться. Он был красивый, с томными карими глазами — те же глаза смотрели в 1913 году на бродвейскую публику с лица его матери.
Получив утром приглашение, Джоэл окончательно убедился, что кое-чего уже достиг. Обычно по воскресеньям он никуда не ходил, не пил и брал работу домой. Недавно ему дали пьесу Юджина О'Нила — фильм ставился для очень знаменитой актрисы. Все, что он делал до сих пор, нравилось Майлзу Кэлмену, а Майлз Кэлмен был единственный режиссер на студии, у которого никто не стоял над душой, он отчитывался непосредственно перед теми, кто финансировал фильм. В карьере Джоэла все шло как надо. («Говорит секретарь мистера Кэлмена. Он приглашает вас в воскресенье на чашку чая, от четырех до шести… Беверли-Хиллз, дом номер…»).
