Вроде бы имеется оперный театр. Хотя я его что-то не заметила.
Люди одеты похуже, чем в Доме кино. Однако получше, чем в Доме науки и техники.
В Австрии мы жили три недели. Почти не выходили из гостиницы. У входа дежурили эти самые, которые не просто, а за деньги. В общем, ясно. У одной была совершенно голая жэ. Папка бы ах– нул. В этом плане свободы больше чем достаточно.
Леве из вещей купила носки шерстяные и джемпер. Себе ничего.
В Америку летели около семи часов. В самолете нам показывали кино. Вы думаете – какое? В жизни не догадаетесь. "Великолепная семерка". Стоило ли ехать в такую даль? Поселилась я у Лоры с Фимой. Левка ходит в детский сад. А я все думаю, чем бы мне заняться.
Свободы здесь еще больше, чем в Австрии. В специальных магазинах продаются каучуковые органы. Вы понимаете? Мамуля бы сейчас же в об– морок упала.
Чернокожих в Америке давно уже не линчуют. Теперь здесь все наоборот. Короче, я еще не сори– ентировалась. Скоро напишу. И вы пишите.
Обнимаю. Ваша несознательная дочь Мария".
Таланты. и поклонники
Как-то раз появился Зарецкий. Узнав, что хозяев нет дома, выразил смущение:
– Простите, что врываюсь без звонка.
– Ничего, – ответила Маруся, – только я в халате…
Через минуту он пил кофе с бело-розовым зефиром. Сахарная пудра оседала на тщательно выглаженных кримпленовых брюках…
Зарецкий любил культуру и женщин. Культура была для него источником заработка, а женщины – предметом вдохновения. То есть культурой он занимался из прагматических соображений, а женщина– ми – бескорыстно. Идея бескорыстия подчеркивалась явным сексуальным неуспехом.
Дело в том, что Зарецкого раздирали противоречивые страсти. Он добивался женщин, но при этом всячески их унижал. Его изысканные комплименты перемежались оскорблениями. Шаловливые заигрывания уступали место взволнованным нравственным проповедям. Зарецкий горячо взывал к мора– ли, тотчас же побуждая ее нарушить. Кроме того он был немолод. Самолеты называл аэропланами, как до войны…
Он ел зефир, пил кофе и любовался Марусиными ногами. Полы ее халата волнующе разлетались. Две верхние пуговки ночной сорочки были расстегнуты.
Зарецкий поинтересовался:
– Чем изволите зарабатывать на пропитание?
– Я еще не работаю, – ответила Маруся.
– А чем, ежели не секрет, планируете заниматься в будущем?
– Не знаю. Я вообще-то музработник.
– С вашими данными я бы подумал о Голливуде.
– Там своих хватает. А главное – им уж больно тощие нужны.
– Я поговорю с друзьями, – обещал Зарецкий.
Потом он сказал:
– У меня к вам дело. Я заканчиваю работу над книгой "Секс при тоталитаризме". В этой связи мной опрошено более четырехсот женщин. Их возраст колеблется от шестнадцати до пятидесяти семи лет. Данные обработаны и приведены в систему. Короче – я буду задавать вопросы. Отвечайте просто и без ложной застенчивости. Думаю, вы понимаете, что это – сугубо научное исследование. Мещанские предрассудки здесь неуместны. Садитесь.
Зарецкий вытащил портфель. Достал оттуда магнитофон, блокнот и авторучку. Корпус магнитофона был перетянут изоляционной лентой.
– Внимание, – сказал Зарецкий, – начали. Он скороговоркой произнес в микрофон:
– Объект четыреста тридцать девять. Шестнадцатое апреля восемьдесят пятого года. ФорестХиллс, Нью-Йорк, Соединенные Штаты Америки. Беседу ведет Натан Зарецкий.
И дальше, повернувшись к Марусе:
– Сколько вам лет?
– Тридцать четыре.
– Замужем?
– В разводе.
– Имели половые сношения до брака9
– До брака?
– Иными словами – когда подверглись дефлорации?
– Чему?
– Когда потеряли невинность?
– А-а… Мне послышалось – декларация…
Маруся слегка раскраснелась. Зарецкий внушал ей страх и уважение. Вдруг он сочтет ее мещанкой?
– Не помню, – сказала Маруся.
– Что – не помню?
– До или после. Скорее все-таки – до.
– До или после чего?
– Вы спросили – до или после замужества.
– Так до или после?
– Мне кажется – до.
– До или после венгерских событий?
– Что значит – венгерские события?
– Доили после разоблачения культа личности?
– Вроде бы после.
– Точнее?
– После.
– Хорошо. Вы занимаетесь мастурбацией?
– Раз в месяц, как положено.
– Что – как положено?
– Ну, это… Женские дела…
– Я спрашиваю о мастурбации.
– О, Господи! – сказала Маруся.
Что-то мешало ей остановить или даже выпроводить Зарецкого. Что-то заставляло ее смущенно бормотать:
– Не знаю… Может быть… Пожалуй . С нарастающим воодушевлением Зарецкий говорил:
– Отбросить ложный стыд! Забыть о ханжеской морали! Человеческая плоть священна! Советская власть лишает человека естественных радостей! Климакс при тоталитаризме наступает значительно раньше, чем в демократических странах!..
Маруся кивала:
– Еще бы…
Зарецкий вдруг совсем преобразился. Начал как-то странно шевелить плечами, обтянутыми лиловой бобочкой. Вдруг перешел на звучный шепот. Задыхаясь, говорил:
– О, Маша! Ты – как сама Россия! Оскверненная монголами, изнасилованная большевиками, ты чудом сохранила девственность!.. О, пусти меня в свою зеленую долину!
Зарецкий двинулся вперед. От его кримпленовых штанов летели искры. Глаза сверкали наподобие хирургических юпитеров. Магнитофон затих, тихонько щелкнув.
– О, дай мне власть, – шептал Зарецкий, – и я тебя прославлю!
Маруся на секунду задумалась. Пользы от этого болтливого старика – немного. Радости – еще меньше. К тому же надо спешить за ребенком.
Зарецкий положил ей руки на талию. Это напоминало приглашение к старомодному бальному танцу.
Маруся отступила. Ученый человек, и так себя ведет. А главное, пора идти за Левой…
Зарецкий был опытным ловеласом. Его тактические приемы заключались в следующем. Первое – засидеться до глубокой ночи. Обнаружить, что авто– бусы не ходят. Брать такси – дороговато… Далее – "Разрешите мне посидеть в этом кресле?" Или – "Можно я лягу рядом чисто по-товарищески?.." Затем он начинал дрожать и вскрикивать. Оттолкнуть его в подобных случаях у женщин не хватало духа. Неудовлетворенная страсть могла обернуться психическим расстройством. И более того – разрывом сердца.
