Жду. Приходит около шести. Раскрывает хозяйственную сумку, а там – консервы, яйца. хек.
– Вы, – говорит, – пока занимайтесь своими делами. А я все приготовлю.
Тут у меня дикое соображение возникло. А вдруг она меня с кем-то путает? С каким-то близким и дорогим человеком? Вдруг безумие мира зашло уже так далеко?..
Поужинали. Я сел заниматься. Лена вымыла посуду. Включила телевизор.
Телевизор у меня два года не работал. А тут вдруг заработал, как новенький…
Стал я замечать какие-то перемены. Над умывальником появились заграничные баночки. В моем шкафу повисло что-то замшевое. Возле холодильника утвердились короткие бежевые сапожки. Даже запах в квартире изменился…
Наступил вечер. Лена говорит:
– Вам чаю или кофе?
– Чаю.
Выпили чаю с какими-то пряниками. Я пряников до этого не ел лет тридцать…
Смотрю – час ночи. Вроде бы надо ложиться спать. Лена говорит:
– Посидите на кухне.
Сижу, курю. Прочел газету за минувший вторник. Захожу в комнату – спит. На том же самом диване. Только вместо гимнастерки – нечто розовое.
Я лег, прислушался – ни единого звука. Хоть бы пошевелилась во сне из кокетства…
Я минут десять подождал и тоже уснул.
Наутро все сначала. Легкая неловкость, душ и кофе с молоком…
– На этот раз, – говорит, – я задержусь. Буду после одиннадцати. Так что не волнуйтесь…
Я поехал в редакцию. Оттуда – в бар Союза журналистов. С какой-то шведкой познакомился, в гостиницу меня звала. Все повторяла:
– Казак, налей мне русской водки!..
Друзья на подпольный концерт собирались. Авангардиста слушать. Причем авангардист довольно необычный – если можно так выразиться. Играет на виолончели лежа… Короче, множество соблазнов. А я домой спешу. В мой сумасшедший дом опаздываю.
Вечером я дождался ее и сказал:
– Лена, давайте поговорим. Мне кажется, нам следует объясниться. Происходит что-то непонятное. У меня есть несколько щекотливых вопросов. Разрешите без церемоний?
– Я вас слушаю, – говорит.
А лицо спокойное, как дамба.
Спрашиваю:
– Вам что, негде жить?
Барышня немного обиделась. Вернее – слегка удивилась:
– Почему это негде? У меня квартира в Дачном. А что?
– Да ничего, в сущности… Мне показалось… Я думал… Тогда еще один вопрос. Сугубо по-товарищески… Тысячу раз извините… Может быть, я вам нравлюсь?
Наступила пауза. Я чувствую, что краснею. Наконец, она сказала:
– У меня к вам претензий нет.
Так и сказала – претензий, мол, не имею.
Наступила пауза еще более тягостная. Для меня. Она-то была полна спокойствия. Взгляд холодный и твердый, как угол чемодана.
Тут я задумался. Может, ее спокойствие выше половых различий? Выше биологического предрасположения к мужчине? Выше самой идеи постоянного местожительства?..
– И последний вопрос. Только не сердитесь. И если я не прав – забудьте… Короче, есть одно предположение… Вы, случайно, не работник Комитета государственной безопасности?..
Мало ли, думаю. Человек я все-таки заметный, невоздержанный. Довольно много пью. Болтаю лишнее . "Немецкая волна" меня упоминала… Может быть, приставили к начинающему диссиденту эту фантастическую женщину?..
Тут уж, думаю, она раскричится. А если прав – тем более раскричится… Слышу:
– Нет, я в парикмахерской работаю…
И затем:
– Если вопросов больше нет, давайте пить чай.
Так это все и началось. Днем я бегал в поисках халтуры. Возвращался расстроенный, униженный и злой. Лена спрашивала:
– Вам чаю или кофе?
Мы почти не разговаривали. Лишь обменивались краткой деловой информацией. Например, она сообщала:
– Вам звонил какой-то Бескин…
Или:
– Где тут у вас стиральный порошок?..
Мои дела ее не интересовали. Я тоже не задавал ей вопросов. Безумие приобретало каждодневные, обыденный, рутинные формы.
Мой режим несколько изменился. Поклонницы звонили мне все реже. Да и чего звонить, если откликается спокойный женский голос?
Мы оставались совершенно незнакомыми людьми.
Лена была невероятно молчалива и спокойна. Это было не тягостное молчание испорченного громкоговорителя. И не грозное спокойствие противотанковой мины. Это было молчаливое спокойствие корня, равнодушно внимающего шуму древесной листвы…
Прошла неделя. Субботним утром я не выдержал. Я сказал… Нет. крикнул:
– Лена! Выслушайте меня! Разрешите мне быть совершенно откровенным. Мы ведем супружескую жизнь… Но – без главного элемента супружеской жизни… У нас хозяйство… Вы стираете… Объясните мне, что все это значит? Я близок к помешательству…
Лена подняла на меня спокойный, дружелюбный взгляд:
– Я вам мешаю? Вы хотите, чтоб я ушла?
– Не знаю, чего я хочу! Я хочу понять… Любовь – это я понимаю. Разврат – понимаю. Все понимаю… Все. кроме этого нормализованного сумасшествия… Будь вы агентом госбезопасности, тогда все нормально… Я бы даже обрадовался… В этом чувствовалась бы логика… А так…
Лена помолчала и говорит:
– Если надо уйти – скажите.
И затем, слегка потупив узкие монгольские глаза:
– Если вам нужно ЭТО – пожалуйста.
– Что значит – ЭТО?
Ресницы были опущены еще ниже. Голос звучал еще спокойнее. Я услышал:
– В смысле – интимная близость.
– Да нет уж, – говорю. – зачем?..
Разве я осмелюсь, думаю, так грубо нарушить это спокойствие?!
Прошло еще недели две. И спасла меня – водка. Я кутил в одной прогрессивной редакции. Домой приехал около часа ночи. Ну и, как бы это получше выразиться, – забылся… Посягнул… Пошел неверной дорогой будущего арестанта Гуревича…
Брошенный мною камень лег на дно океана…
Это была не любовь. И тем более – не минутная слабость. Это была попытка защититься от хаоса.
Мы даже не перешли на "ты".
А через год родилась дочка Катя. Так и познакомились…
В качестве мужа я был приобретением сомнительным. Годами не имел постоянной работы. Обладал потускневшей наружностью деквалифицированного матадора.
Рассказов моих не печатали. Я становился все более злым и все менее осторожным. Летом семидесятого года мои первые рукописи отправились на Запад.
У меня появились знакомые иностранцы. Сидели до глубокой ночи. Охотно пили водку, закусывая ливерной колбасой.
