– На самом деле Макс неплохой парень, – робко вставила Саша. – Шахматами увлекается…
– Пусть чем угодно увлекается, только не моей дочерью. – Тут Людкина мать с подозрением посмотрела Саше в лицо. – Уж не защищать ли свою подружку ты сюда пришла?
Саша попятилась, а на нее уже сыпался шквал обвинений:
– Я-то думала, ты девочка неглупая! Но простых вещей, выходит, не понимаешь. Покажи вам только плохого мальчика – про все на свете забываете. Мать родная вам врагом становится…
– Не трогай Сашку! – выскочила в коридор Люда. – Меня довела, Макса довела, теперь за Шарабанову!..
В квартире на миг повисла тишина. Саша потихоньку отступала к входной двери. И вдруг лицо Людкиной мамы каким-то странным образом изменилось: казалось, она вот-вот чихнет. Но вместо этого ринулась по коридору, отпихивая в стороны дочь и Сашу, и закрылась в ванной комнате. Из-за двери раздался шум воды, а еще какие-то непонятные звуки. Людкина мама рыдала.
– Иди уже, – тихо сказала Полетаева.
И Саша, кое-как нацепив верхнюю одежду, выскочила из квартиры. Она осмотрелась по сторонам. Двери, двери, двери. И за каждой, наверное, живут непонимание, обиды и боль. Не дожидаясь лифта, прямо по лестнице, Саша ринулась вниз. Ей хотелось надышаться свежим воздухом: вдохнуть его как можно глубже, чтобы внутри места не осталось для комка жалости ко всем людям. Только что она лоб в лоб столкнулась с чужой мамой, которая не хотела слушать никого кроме себя. Возможно, ей в глаз тоже попал осколок зеркала злого тролля? И теперь все казалось не таким, как есть на самом деле: веселый и открытый Макс стал отъявленным хулиганом. Да и сама Саша превратилась из тихой и серьезной девочки в какую-то глупышку, думающую только о плохих мальчиках. Подъезд распахнул свою скрипучую дверь. На улице заметно похолодало, и Саша поспешно застегнулась, пока ветер не пробрал ее до костей. Людкин двор всегда казался неприветливым: ржавые качели, а чуть дальше – заброшенный пустырь, на котором до сих пор не удосужились построить нормальную детскую площадку. Сейчас здесь было особенно неуютно. Возле подъезда торчал слепой фонарь. И больше никого: как-то необыкновенно пусто для Москвы. Саша вжала голову в плечи, огляделась. Сумерки сгущались. Снег посерел, и небо накололо тучи на ветви голых деревьев, чьи изломанные силуэты, стражи зимы, сделали двор похожим на черные сети. А за шершавыми стволами будто бы шевелился живой страх…
С детства Саша боялась темноты. Оставшись на ночь в комнате одна, она будто бы слышала, как пылесос-мрак шипит, всасывая в свое бездонное пузо последние отблески уходящего вечера: огни фонарей, стучащие в окно, теплую золотистую полосу света под дверью. Он лентой утягивал ее в свой хобот, переваривал и рождал новые темные сущности. Тогда стул с одеждой превращался в незваного гостя, неестественно вывернувшего ноги и свесившего бессильные руки. А за зеркалом шкафа дышали в этот мир тени прошлого. Самое страшное было увидеть в нем свое отражение – белизна лица и впадины глаз казались убежищем демона. Собственное тело переставало быть родным и уютным, оно таило что-то неизведанное и пугающее. Когда же пылесос втягивал последние блики света, чернота овладевала миром: проглатывая сначала изломанного незнакомца на стуле, потом – зеркало, а затем – саму Сашу, которая больше не видела своих ног и рук. Даже сердце замирало, покорившись мраку. Мир исчезал, оборачиваясь пустотой. Смотреть в нее было ужасно. Не находящий опору взор переставал существовать. Это было похоже на… живую смерть. Тогда Саша зажмуривала глаза, чтобы оправдать их слепоту, и на ощупь искала выключатель. Загорался свет, Саша открывала глаза: сердце вновь стучало, на стуле буднично висела одежда, а зеркало отражало целый мир маленькой комнаты, укравшей у ночи одну лампу яркой, видимой жизни.
Теперь, посреди пустынного двора, Сашин страх мрака будто бы обрел сущность и преследовал ее повсюду: он таился за деревьями, шелестел между крыльями горластых ворон, тянул свои морозные щупальца к ее ногам. Вот-вот ухватит, скует, завладеет и уже больше никогда не отпустит. И тогда Саша вдруг побежала, а над ее головой загорались скупым светом отмороженные фонари, которых не боялись даже вороны. Саша летела, и дорога выскальзывала у нее из-под ног и неслась вперед. Туда, где таял день. И весь мир будто бы катил вперед, а Саша изо всех сил бежала назад, проваливаясь в пучину надвигающейся тьмы. От фонаря до фонаря, чтобы отдышаться и продолжить бег. Безлюдная дорога лишь изредка рождала прохожих, но и они выглядели, точно слуги мрака. Их лица сковал мороз, губы мертвой ниткой прилипли к зубам, глаза казались слепыми – они не замечали ничего вокруг. Горожане скользили мимо, все – в черных пальто, куртках, шубах, мыслях…
– Который час? – спросила одна маска лица, расстегивая молнию рта.
Саша, не останавливаясь, взглянула на часы – стрелки стояли.
В то время, как она бежала от темноты, а темнота гналась за нею – все вокруг неслось с кажущейся немыслимой скоростью. Часы замерли, превратив эту гонку в нескончаемый миг…
Глава третья
Домой!
Саша бежала и почему-то думала о простом карандаше. Иногда она зажимала его между пальцами, разглядывая высеченные буквы «тм», и начинала раскачивать: сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее. Длинные концы, как качели, мелькали: вверх-вниз. Дерево становилось точно пластилиновым, гибким, а потом и вовсе исчезало. Глаз уже не успевал ловить движения карандаша. Он был и одновременно – его не было.
– Саша, что ты делаешь? – удивлялся папа забавам дочери.
Тогда она останавливала карандаш между пальцами, и тот словно появлялся обратно из небытия – как живой.
– Создаю карандаш, – гордо отвечала она.
Часы стояли. А Саша все еще продолжала бег и чувствовала себя, точно невидимый карандаш, замерший в быстроте вращения. Она была, и в то же время – ее не было.
И вдруг кто-то за спиной ответил белой маске:
– Без четверти шесть.
И жизнь снова понеслась, завертелась: заскрипели невидимые шестеренки внутри часового механизма земли, и она закрутила над собой снежные вихри, а вечер покатился в пасть ночи. И снова от фонаря до фонаря Саша спешила к дому.
Еще днем, когда она бежала по улицам, ей казалось, что город утонул в стакане молока – все вокруг было белым и мокрым, и путь домой смыло снежным потоком. «Как можно возвращаться туда, где за скрипучими дверцами старых шкафов хранились вечно молодые тайны? – думала она. – Туда, где казавшиеся каменными ценности – честность, искренность, откровенность, вдруг рухнули, разлетелись прахом?» Но, как ни удивительно, сейчас, возле заброшенного пустыря, Сашу влекло лишь одно тепло – тепло ее дома. Другого у нее все равно не было. Лишь бы добежать туда, а уже потом, забравшись под тяжелое ватное одеяло, согрев комнату светом ночника, она еще раз все обдумает. И тогда, возможно, новое утро принесет новую правду. Правду завтрашнего дня.
Саша добежала до следующего фонаря: еще два и – конец страха и тьмы. Там, за двумя фонарями – яркий свет окон и рекламных вывесок. Там – смех и перебор гитары. Там – жизнь. Там – дом. И вдруг следующий фонарь замигал блеклым глазом и… потух. Промежуток тьмы до спасительного острова живого света стал в два раза длиннее – метров двадцать, не меньше. Казалось бы, что такого? Бегом это расстояние можно преодолеть за пару минут. Но Саше захотелось прилипнуть к фонарному столбу, рядом с которым она стояла, прорасти в лоскуте его вялого свечения и забыть про окружающую тьму. Она дрожала, как испуганный заяц: все это вдруг напомнило ей одну историю, что рассказывал когда-то дед. Лето вплеталось в этот мрачный зимний день уже не в первый раз. Сейчас Саша уж видела вокруг не отмороженный город, а дачу папиных родителей: как она сидит на веранде за широким дубовым столом. Ноги еще не достают до пола, и она болтает ими так, что шлепки слетают со ступней. А вокруг шелестят березы, стрекочут цикады да ветер лениво перебирает длинную челку…
