Подумав об этом, я вздохнула и вошла в подъезд. Поднялась на
один пролет, свирепо посмотрела на соседского кота, который не дал себя
погладить, и на всякий случай заглянула в почтовый ящик. Газет я не выписывала,
писем не ждала, но… В ящике лежал листок, вырванный из школьной тетради и
сложенный вчетверо. Я машинально его развернула и прочитала: «Пожалуйста, в
19.00 подойди к кухонному окну». Я повертела записку в руках, скомкала, сунула
в карман, потому что никогда не сорила в подъездах, и цыкнула на несчастного
кота, точно он был во всем виноват. Потом стремительно поднялась на пятый этаж
и вошла в квартиру, где меня, радостно виляя хвостом, встретил Ромео (Ромео —
такса, ему четыре года, он ужасный трусишка и обжора, а еще он не любит гулять,
что мне нем очень симпатично, потому что я гулять тоже не люблю, особенно по
утрам).
— Привет, — сказала я и поцеловала его в нос. На
сегодняшний день он был единственным существом мужского пола, не вызывающим у
меня отвращения.
Ромео в ответ лизнул меня и немного поскулил, продолжая
вилять хвостом, это могло означать все, что угодно. Сегодня это означало, что
он разбил греческую вазу и стянул скатерть с кухонного стола. За такие деяния
пес заслуживал хорошей взбучки, но вместо этого я села на диван, похлопала
ладонью рядом с собой, приглашая Ромео присоединиться, и решила ему
пожаловаться:
— Ты не знаешь, а я знаю: на самом деле я — кактус.
Самое бесполезное и нелепое создание на свете.
Ромео посмотрел на меня, моргнул, лизнул руку, а потом сунул
нос в карман и извлек комочек бумаги.
— Видишь, что здесь написано? — начала я к нему
приставать. — В семь часов подойти к кухонному окну. Как думаешь, что за
идиот написал такое?
Ромео ничего не думал. Он спрыгнул с дивана и стал играть с
бумажкой, не скажу, чтобы игра его очень увлекала, он по натуре довольно
ленивый, но лапой ее шевелил и вроде бы к чему-то прислушивался, а я добавила:
— Наверное, это дети.
Почерк детским не был, хотя с уверенностью утверждать это я
бы не стала, то есть, может, и детский, конечно, но похож на взрослый, скорее
мужской, чем женский. Может, записка адресована прежней хозяйке квартиры? Или
ее по ошибке бросили не в тот ящик? Совершенно идиотская записка. Хотя,
возможно, это приглашение к свиданию? Кто-то приглашает даму своего сердца
подойти к окну, а он сам ровно в семь появится под балконом с гитарой… Балкона
у меня не было, это я знала доподлинно, к тому же для романтического свидания
место было явно неподходящее. Дело в том, что окна моей квартиры выходили на
тюрьму. Не знаю, что имела в виду Лилька, заселяя меня сюда: может, она всерьез
верила, что подобное соседство сподвигнет меня на свершение трудовых подвигов,
а может, решающую роль сыграла цена: за однокомнатную «хрущевку» в ветхом доме
просили копейки. Я поднялась с дивана, прошла в кухню и замерла возле окна,
опершись ладонями на широкий подоконник.
От тюремной стены дом отделяло метров двадцать. Метров
двадцать зеленой травки без единого деревца. Стена высоченная, сложенная из
кирпича, сверху колючка в несколько рядов. Тюрьма была старой и славилась на
всю Россию. Из моего окна мало что разглядишь: верхние этажи здания,
построенного еще при Екатерине Великой, с толстенными решетками на узких окнах,
да крыша, покатая, из светлого железа, ослепительно сверкающая на солнце. Рядом
с центральным зданием угадывались другие, поменьше, я видела разноцветные
кусочки крыш, по вечерам там горели мощные фонари и лаяли собаки. Только псих
решит исполнить мне серенаду в таком месте.
— Все-таки это странно, — сказала я и даже
нахмурилась, а потом добавила:
— Это чья-то глупая шутка.
Вернувшись в комнату, я взяла записку, разгладила ее руками
и принялась изучать почерк. Почерк как почерк, ни о чем он мне не говорил и ни
о ком не напоминал.
— Глупая шутка, — с облегчением вздохнула я и
выбросила записку в мусорное ведро. Накормила Ромео и устроилась в кресле с
книгой, Ромео забрался ко мне на колени, закрыл глазки и принялся сопеть, а я
улыбаться. Комната показалась уютной, а вечер расчудесным.
Зазвонил телефон, я насторожилась, но трубку снимать не
спешила. Это скорее всего Максим, так и оказалось: автоответчик был включен, и
я услышала голос мужа.
— Я знаю, что ты дома, — заявил он. — Заеду
часиков в девять. Привезу деньги. Я тебя люблю. Давай мириться, а?
Шестьдесят секунд кончились, и ему пришлось заткнуться, я
показала телефону язык, пропела дурашливо: «Давай мириться, а ?», подражая
мужниной интонации, поцеловала Ромео и углубилась в чтение. Однако где-то через
час стала поглядывать на часы. Сначала время от времени и как бы между прочим,
но чем ближе стрелка перемещалась к отметке "7", тем настойчивее я за
ней наблюдала.
— Глупость какая, — презрительно фыркнула я и даже
попыталась читать вслух, но как только старинные часы отбили один удар из
положенных семи, переложила Ромео на диван и выскользнула в кухню, осторожно
подобралась к окну и выглянула.
На зеленой лужайке внизу никого не было. Я стояла, пялилась
на свежую травку и стала злиться по-настоящему. Стою у какого-то дурацкого окна
из-за какой-то дурацкой записки. Да надо мной просто посмеялись, никто и не
думал появляться под окнами. Однако шутка довольно глупая. Что же имел в виду
этот самый шутник? В конце концов, он должен был проверить, удалась его шутка
или нет, то есть появиться и посмотреть, торчу ли я возле окна или совершенно
не обратила внимания на записку.
Я простояла не меньше десяти минут, таращилась то направо,
то налево, но никакого подобия человека не заметила. Дом наш был последним в
ряду, напротив него, как я уже сказала, располагалась тюрьма, а чуть дальше
старое кладбище. Хоронить там перестали еще лет сорок назад, так как кладбище
уже давно оказалось в черте города. Оно было обнесено невысокой кирпичной
стеной, и если шутник, к примеру, на нее взобрался, то вполне мог различить в
окне мой силуэт. Должно быть, хохочет от души. А если у него есть бинокль, то
он прекрасно видит выражение моего лица. Надо полагать, выгляжу я сейчас очень
глупо.
Я отпрянула от окна и опустила жалюзи. Потом юркнула в
комнату и отыскала театральный бинокль, не бог весть что, но все-таки.
Вооружившись биноклем, я попыталась рассмотреть кладбищенскую стену. Под таким
углом это оказалось нелегким делом и потребовало времени. Самое обидное, что
ничего я углядеть не смогла, ну ничегошеньки. Если не считать двух ворон. Они
сидели, нахохлившись, и в мою сторону даже не смотрели.
— Мальчишки озорничают, — твердо заявила я и
убрала бинокль.
