Тоталитаризм нам претил. И мы ощущали себя демократами.
Наконец был сделан выбор. Мы эмигрировали на Запад. Приехали, осмотрелись. И стало ясно, что выбрать демократию недостаточно. Как недостаточно выбрать хорошую творческую профессию.
Профессией надо овладеть. То есть учиться. Осваивать знания.
С демократией такая же история. Потому что демократия – это великая сила, но и тяжкое бремя.
В редакции я многое понял. Ощутил, например, всю степень бессилия мистера Рейгана.
Давить – нельзя. Приказывать – нельзя. Самые незначительные вопросы решаются голосованием.
А главное, все без конца дают тебе советы. И ты обязан слушать. Иначе будешь заклеймен как авторитарная личность…
В Союзе мы были очень похожи. Мы даже назывались одинаково – «идейно чуждыми». Нас сплачивали общие проблемы, тяготы и горести. Общее неприятие режима. На этом фоне различия были едва заметны. Они не имели существенного значения. Не стукач, не ворюга – уже хорошо. Уже достижение.
Теперь мы все очень разные. Под нашими мятежными бородами обнаружились самые разные лица,
Есть среди нас либералы. Есть демократы. Есть сторонники монархии. Правоверные евреи. Славянофилы и западники. Есть, говорят, в Техасе даже один марксист. И у каждого – свое законное, личное, драгоценное мнение. Так что любой разговор немедленно перерастает в дискуссию.
Настоящему капиталисту легче. У него в руках механизмы финансового стимулирования. А наши-то сотрудники работали почти бесплатно. А если ты человеку не платишь, значит, хотя бы должен его любить…
В общем, мало того, что нас давили конкуренты. Мало того, что публику иногда шокировали наши выступления. Но и в самой редакции проблем хватало.
Дело шло с перебоями, рывками.
Бизнес не порок
Мы постигали азбучные истины. Азы капиталистического производства. Так, мы обнаружили, что бизнес – не порок. Для меня это было настоящим откровением. Так уж мы воспитаны.
В Москве «деловыми людьми» называют себя жулики и аферисты. Понятия «маклер», «бизнесмен» ассоциируются с тюремной решеткой.
А уж в литературной, богемной среде презрение к деловитости – нескрываемое и однозначное.
Ведь мы же поэты, художники, люди искусства! Этакие беспечные, самозабвенные жаворонки! Идея трезвого расчета нам совершенно отвратительна. Слова «дебет», «кредит» – нам и выговорить-то противно. По-нашему, уж лучше красть, чем торговать.
Человек, укравший в цехе рулон полиэтилена, считается едва ли не героем. А грузин, законно торгующий на рынке лимонами, – объект бесконечных презрительных шуток.
В Америке, мне кажется, бизнесмен – серьезная, уважаемая профессия. Требует ума, проницательности, высоких моральных качеств. Настоящий бизнесмен умеет рисковать и проигрывать. В минуту неудачи сохраняет присутствие духа. А в случае удачи – тем более.
Я уверен, что деньги не могут быть самоцелью. Особенно здесь, в Америке.
Ну, сколько требуется человеку для полного благополучия? Двести, триста тысяч? А люди здесь ворочают миллиардами.
Видимо, деньги стали эквивалентом иных, более значительных по классу ценностей. Сумма превратилась в цифру. Цифра превратилась в геральдический знак.
Не к деньгам стремится умный бизнесмен. Он стремится к полному, гармоническому тождеству усилий и результата. Самым доступным показателем которого является цифра…
Короче, нам требовался бизнесмен-менеджер. Попросту говоря, хороший администратор. Деловой человек. Потому что Мокер занимался только общими вопросами.
Журналистского опыта было достаточно. С административными кадрами дела обстояли значительно хуже. Умный пойдет в солидную американскую фирму. Глупый вроде бы не требуется. А без хорошего менеджера работать невозможно.
Тем более что мы узнали столько нового! Во-первых, окончательно стало ясно, что наша газета – товар. Примириться с этой мыслью было трудно.
Вы только подумайте! Любимая, родная, замечательная газета! Плод бессонных ночей! Результат совместных героических усилий! Наше обожаемое чадо, боготворимое дитя! Нетленный крик души! И вдруг – товар! Наподобие колбасы или селедки…
Увы, все это так. Ты можешь написать «Четырнадцатую симфонию», «Гернику», «Анну Каренину». Создать искусственную печень, лазер или водородную бомбу. Ты можешь быть гением и провидцем. Великим еретиком и героем труда. Это не имеет значения. Материальные плоды человеческих усилий неминуемо становятся объектом рыночной торговли.
В сфере духа Модильяни – гений. А художник Герасимов – пошляк и ничтожество. Но в сфере рынка Модильяни – хороший товар, а Герасимов – плохой. Модильяни рентабелен, а Герасимов – нет.
Законам рынка подчиняется все, что создано людьми. И законы эти – общие. Для Зарецкого и Микеланджело. Для гусиных желудков и еженедельника «Зеркало»…
Я все твердил:
– Без хорошего администратора дело не пойдет…
Баскин соглашался:
– Значит, надо выгнать этого бездельника Мокера…
Шальные деньги
В декабре журнал «Ньюйоркер» опубликовал мой рассказ. И мне, действительно, заплатили около четырех тысяч долларов.
Линн Фарбер казалась взволнованной и счастливой. Я тоже, разумеется, был доволен. Но все-таки меньше, чем предполагал. Слишком долго, повторяю, я ждал этой минуты. Ну а деньги, естественно, пришлись очень кстати. Как всегда…
Все меня поздравляли. Говорили, что перевод выразительный и точный.
Затем мне позвонил редактор «Ньюйоркера». Сказал, что и в дальнейшем хочет печатать мои рассказы. Интересовался, как я живу.
Я сказал:
– Извините, у меня плохой английский. Вряд ли мне удастся выразить свои переживания. Я чувствую себя идиотом. Надеюсь, вы меня понимаете?
Редактор ответил:
– Все это даже американцу понятно…
Деньги, полученные в «Ньюйоркере», мы, к собственному удивлению, истратили разумно. Жена приобрела в рассрочку наборный компьютер за девять тысяч. Сделала первый взнос.
Заказы мы надеялись получать у русских издателей. Например, у Карла Проффера в «Ардисе». И он, действительно, сразу прислал моей жене выгодную работу.
Линн Фарбер взялась переводить следующий рассказ. В эти же дни ей позвонил литературный агент. Сказал, что готов заниматься моими делами. Поинтересовался, есть ли у меня законченная книга. Линн Фарбер ответила:
– Как минимум штук пять…
Агента звали Чарли. Я сразу же полюбил его. Во-первых, за то, что он не слишком аккуратно ел. И даже мягкую пищу брал руками.
