– Сзади, граф!!!
Граф упал, перекатился, выстрелил из шаура в силуэт над
собой, повинуясь инстинктам, извернулся змеей – и вовремя. Со смачным хрустом в
паркет вошел золоченый «зуб» кортика, пробив пол в том месте, где только что
находилась голова графа Гэйра. Вслед за кортиком на пол повалился его хозяин,
который на последней искре бытия попытался утащить за собой к Верхним Людям и
Сварога.
Сварог вскочил на ноги. Вскочил, чтобы увидеть, как схватка,
пережив переломный момент, стремительно движется к развязке. Клади, управившись
с выпавшими на ее долю гидернийцами, пришла на подмогу и взяла на себя
грам-капитана, до которого Сварог так и не добрался. Олес, словно подзарядившись
от Сварога боевым духом, пробивал защиту своего противника серией точных
выпадов. Чуба рычала и скребла когтями паркетины возле трех гидернийцев,
замерших посреди адмиральского салона.
Схватка встала. Живые переводили дух – в том числе командир
броненосца и два офицера рядом с ним.
Шторм-капитан Ксэнг, барон Пальп, беспомощно озирался на
дверь. Теперь-то, задним числом, он наверняка видел единственно верный и, увы,
упущенный тактический ход – скомандовать офицерам: «На дверь!» Был же, был шанс
длиной в три удара сердца, когда следовало прибирать ничейные поводья в
командирские руки. Бросить все силы на дверь – тогда бы схватку удалось
перенести на палубу, и вскоре корабль, как пожар, охватила бы тревога. Горстку
авантюристов мигом смели бы за борт.
Сейчас же командир гидернийского эскадренного броненосца
«Адмирал Фраст» лихорадочно искал выход – и не находил.
– Вы можете сдаться, капитан, – тяжело дыша, помог
ему с раздумьями Сварог. – И если сумеете оказаться полезным, вы сохраните
надежду на жизнь. В противном же случае…
Но капитан, даже не дослушав ультиматум, выбрал именно
противный случай.
– Отродье! Сын скверны! – подхватив с полу крупный
осколок стекла (видимо, ношение кортика, уставом ему не предписывалось), он
бросился на Сварога…
…и упал с простреленными серебром ногами. Но осколок из
пальцев все же не выпустил. Привстал, затравленно оглянулся, набрав в легкие
побольше воздуху, выпалил: «Димерея для Гидернии!» – и с самурайской решимостью
воткнул себе в горло кусок бледно-зеленого стекла.
Последний оставшийся на ногах офицер бросил на пол кортик:
«Сдаюсь, сдаюсь» – и, демонстрируя полную покорность, опустился на колени,
завел руки за голову. Предпоследнему офицеру покалечили руку волчьи зубки, он
стонал на полу и пытался ладонью остановить кровь. Грам-капитан Рабан,
успокоенный посохом по темечку, валялся в углу, как тряпичная кукла, и не
жужжал…
Короче говоря, получилось.
Но это был еще не конец.
Кивком приказав сподвижникам занять места у дверей, Сварог
перевернул капитана на спину, вгляделся в мертвое лицо, прошептал нужные слова…
и дверь в коридор открыл тяжело раненный в шею, но живой шторм-капитан Ксэнг.
– Алмак, ко мне!.. – прохрипел он, тяжело
привалившись к косяку. – Бунт подавлен… уведите арестованных…
И стал заваливаться назад. Двое карабинеров – Алмак и
какой-то насмерть перепуганный мичман – рванулись было подхватить командира, но
серия коротких ударов – слева от Олеса и справа от Клади – угомонили и их.
Сварог быстро глянул за порог. Никого. Металлический коридор пуст в обе
стороны. Он прикрыл дверь и от греха подальше задвинул защелку. Обернулся,
оглядел поле брани.
Вот теперь конец. Конец первого тайма.
«Да-с, первый тайм мы уже отыграли, – холодно и
отстраненно подумалось Сварогу, когда он прятал славно потрудившийся шаур за
спину, за пояс. Ни на какие эмоции сил уже не было. – Осталась сущая
ерунда: завладеть кораблем от палубы до трюма. Или, как это там принято
говорить, от клотика до киля. Ну и при этом, чуть не забыл, усмирить, или
укокошить, или переманить под свои знамена оставшихся гидернийцев. Сколько их
там, голубчиков, осталось? Триста минус полтора десятка… Терпимо».
Глава 3
Второй тайм
– Добить этого? – Клади ткнула посохом в плечо
сдавшегося офицера.
Сварог покачал головой.
– Связать. Мы ж не убивцы. Раненых тоже связать, от
греха. Олес останется здесь. Куда ему теперь, хромому-то, вот и присмотрит…
Сварог жадно затягивался первой после долгого перерыва
сигаретой. Адмирал, которого он – чего уж там жеманиться – сыграл недурственно,
к несчастью, попался некурящий, так что приходилось терпеть.
С сигаретой в зубах он обходил поле боя, методично
выдергивал из брючных петель широкие поясные ремни и вязал ими гидернийцев.
Хор-рошие ремешки, к слову говоря, выдают гидернийскому офицерью: из мягкой
кожи, с двузубой пряжкой и золотой прошивкой по краям. Одно удовольствие
стягивать ими запястья и, заводя руки за спину, приматывать к лодыжкам.
Управились быстро: живых оказалось всего пятеро.
Тайм-аут после такой заварушки был нелишним. Совершенно
незачем, едва покончив с комсоставом броненосца, ядром из пушки выскакивать на
палубу. Если поднята тревога, то ее, как горную лавину, уже ничем не
остановишь. Если же не поднята – короткая передышка не повредит, как не
вредит привал солдату на марше.
– Это вам не по тоурантским рыболовам из пушек
садить, – Клади ни к кому не обращалась, говорила сама с собой.
Перенапряжение боя выливалось в чрезмерную разговорчивость – ничего не
поделаешь, стресс требует, чтобы его снимали. – Димерея для Гидернии, ха!
А дно морское для Гидернии не хотите? Плевала я на ваши висюльки. Гальвикарий
Первой степени с алмазным крестом, Валтан Второй степени с черным бантом! Кого
они спасали от разжалования или публичной казни? И красивого в них ничего нет,
вульгарщина, ни с одним платьем не наденешь…
Пеленая своего последнего гидернийца – грам-капитана
Рабана, ныне изволившего пребывать без сознания, Сварог бросил взгляд на Чубу…
И попал на научно-популярный фильм ужасов «Преображение оборотня». Чуба-Ху
меняла обличье. Только зачем ей, скажите на милость, потребовалось возвращать
себе человеческий облик, когда операция по захвату еще далека от завершения?
Сварог не мог бы себя назвать чрезмерно впечатлительным
человеком, но вот, вишь ты, не мог свыкнуться с этими… метаморфозами. Пусть не
раз наблюдал, но, хоть тресни, не мог принимать с индифферентным спокойствием
переход человека в зверя и наоборот. Что-то противилось на клеточном уровне.
Удовольствие выходило ровно такое же, как, ну скажем, от созерцания чьих-то
рвотных спазмов.
Волк поднялся на задние лапы, укрупняясь ввысь и вширь.
Выгибались колени, передние лапы вытягивались, менял форму череп, гас рубиновый
блеск звериных глаз. Когти уходили в подушки лап, сами лапы превращались в
ладони, на них отрастали тонкие пальцы. Шерсть на морде, шее, ладонях словно бы
растворялась, открывая бледно-розовую человеческую кожу, а к торсу прилипла и
словно бы из ее ворсинок сама собой ткалась коричневая жилетка со шнуровкой.
Ноги на миг окутало матовое серое облако, и вот – не уследишь как – оно
преобразилось в юбку серой материи. Обращению удачно аккомпанировал едва
слышный скрип изменяющих форму костей…
