— Ты ее за это осуждаешь? — спросила Трейси,
продолжая готовить салат.
— Нет… Но говорят… иногда это дает какой-то эффект…
Как сказал Йохансен, речь могла идти только о ремиссии,
длительной ремиссии… Пятьдесят лет, или десять, или пять, или… год…
— Когда же вы отправляетесь в Нью-Йорк?
— На этой неделе. Отец уже обо всем побеспокоился. Я
известил Пола Бермана, своего босса, что поехать в Европу я не смогу. Он
воспринял это как должное. Все сочувствуют нашему горю.
В магазине он не был уже два дня и не знал, когда же он
сможет туда вернуться. Управляющие пообещали на время его отсутствия взять все
в свои руки, заверив Берни, что ему не о чем волноваться. В магазине его
действительно любили.
— Может быть, в Нью-Йорке они посоветуют что-то иное…
Но этого не произошло. Доктора в один голос сказали то же
самое: химиотерапия. Молитвы. Чудеса. И ни слова больше. Берни вновь сидел у ее
больничной койки. Ему стало казаться, что Лиз начинает таять на глазах. Лиз
теряла вес, круги под ее глазами стали глубже. Казалось, она стала жертвой
каких-то зловещих страшных чар. Берни взял жену за руку. Губы ее дрожали, им
обоим было страшно. На сей раз он ничего не скрывал. Они держались за руки и
плакали… Они все еще были вместе.
— Как дурной сон, правда?
Она пригладила волосы и вдруг с ужасом подумала о том, что
их скоро не будет. Когда они вернулись в Сан-Франциско, Лиз согласилась на
химиотерапию. Берни хотел уже было уволиться из «Вольфа» и вернуться в
Нью-Йорк, но тут в дело вмешался его отец. Он сказал, что врачи в Сан-Франциско
ничем не хуже нью-йоркских, зато атмосфера для Лиз там куда привычней. Помимо
прочего, им не нужно было думать ни о новой квартире, ни о доме, ни о школе, в
которую бы могла пойти Джейн. Сейчас же все это было нужно им как никогда:
привычная обстановка, друзья… и даже ее работа. Об этом с Берни говорила и Лиз.
Она хотела вновь выйти на работу. Доктор против этого не возражал. Сеансы
химиотерапии вначале должны были проводиться раз в неделю, через месяц — раз в
две недели, а затем — раз в три недели. Самым страшным обещал быть первый
месяц: после каждого сеанса Лиз нужно было день-другой приходить в себя, но
Трейси выразила готовность замещать ее в эти дни на работе. Школьная
администрация тоже нисколько не возражала против этого. И Берни, и Лиз
понимали, что так будет лучше для всех.
— Может быть, когда тебе станет получше, ты все-таки
согласишься поехать со мной в Европу?
В ответ Лиз только улыбнулась. Он такой добрый… Самым
странным было то, что ей уже не было страшно. Она чувствовала себя страшно
усталой и знала, что умирает, — вот и все.
— Ты уж прости меня за все это… Знала бы я, что со мной
такое приключится… Он улыбнулся сквозь слезы.
— Теперь я могу не сомневаться в том, что ты — моя
настоящая жена. — Он усмехнулся. — Такое могла сказать только
еврейка.
Глава 18
Руфь держала Джейн за руку, сидя возле детской кроватки в
темной комнате. Они только что помолились за ее маму. Берни этой ночью остался
в больнице, и ребенком занималась Хэтти, старая экономка Руфи.
— Бабушка Руфь? — еле слышно пискнула
Джейн. — Ты думаешь, с мамой будет все в порядке? — На глаза ее вновь
навернулись слезы, она сжала руку Руфи. — Бог ведь не заберет ее к себе?
Правда?
Девочка залилась слезами, и Руфь, заплакав, склонилась над
нею, пытаясь хоть как-то успокоить малышку. Это было так чудовищно, так
несправедливо… Ей самой уже шестьдесят четыре, и она отдала бы все на свете,
даже собственную жизнь, лишь бы Лиз снова была здорова… Такая молодая, такая
красивая… Как ее любит Берни, как она нужна своим детям…
— Мы попросим Его оставить ее здесь, с нами, верно?
Джейн согласно кивнула и серьезно посмотрела на бабушку Руфь.
— Можно, завтра я пойду вместе с тобой в синагогу?
Она знала и то, что в синагогу ходят по субботам, и то, что
бабушка бывает там всего раз в году — в Йом Кипур. На , сей раз бабушка решила
в порядке исключения отступить от обычного своего правила.
— Хорошо. Мы пойдем туда вместе с нашим дедушкой.
На следующий день все трое отправились в Вестчестерскую
реформатскую синагогу, находившуюся здесь же, в Скарсдейле. Ребенка они
оставили дома, с Хэтти. Когда Берни вечером вернулся домой, Джейн торжественно
объявила ему, что этот день она провела вместе с дедушкой и бабушкой в
синагоге. От умиления Берни прослезился — теперь его умиляло едва ли не все,
связанное с Лиз. Он взял на руки Александра и лишний раз поразился тому, как
его сын похож на мать.
Однако, когда Лиз вновь вернулась к ним, от былой
подавленности и безнадежности не осталось и следа. Она выписалась из больницы
уже через два дня, и вместе с ней в дом вернулись шутки, смех и веселье. Лиз
терпеть не могла чужих слез, особенно ей не нравилось, когда плачут мужчины.
Она с ужасом думала о химиотерапии, но старалась до времени не вспоминать о
ней, благо забот у нее хватало и без этого.
Однажды они отправились в Нью-Йорк пообедать в каком-нибудь
ресторане. Выбор пал на «Лягушку». Туда их отвез нанятый Берни для этой цели
лимузин. Посреди обеда Берни заметил, что Лиз стало заметно хуже — ее буквально
покачивало от слабости. Мать посоветовала ему бросить все и поскорее отвезти
Лиз домой, что Берни и сделал. Всю обратную дорогу они молчали. Ночью, когда
они уже лежали в постели, Лиз вдруг стала извиняться. Потом она ласкала его
робко и нежно, Берни же не отвечал на ее ласки, боясь, что ей может стать хуже.
— Все в порядке… врач сказал, что можно… — прошептала
Лиз.
Он уже не мог совладать со своей страстью и, к собственному
ужасу, овладел ею. Ему все время казалось, что с каждой минутой она все дальше
и дальше от него… В каком-то смысле Берни мало чем отличался от Джейн. Вместо
того чтобы являть собой пример мужества, смелости и силы, он походил на
маленького мальчика, который не мог сделать без Лиз и шага… Он хотел любыми
средствами удержать ее, он готов был молить Бога о чуде… Основные его надежды
теперь были связаны с химиотерапией.
Перед их отъездом из Нью-Йорка бабушка вместе с Джейн
отправились в «Шварц», откуда они пришли с куклой и огромным медведем. Бабушка
попросила Джейн выбрать подарок и для братика — та остановила свой выбор на
большом клоуне на колесиках, который, помимо прочего, еще и звонко тренькал.
Александру эта игрушка действительно очень понравилась.
Последний вечер, проведенный ими вместе, был трогательным и
теплым. Лиз сумела настоять на том, что поможет Руфи готовить обед. В этот день
она была в куда лучшей форме, чем обычно, — сильная, спокойна, уверенная в
себе. Перед прощанием она коснулась руки Руфи и, заглянув ей в глаза, сказала:
— Спасибо вам за все…
Руфь покачала головой, изо всех сил стараясь не расплакаться.
Она привыкла плакать по любому поводу, теперь же, когда у нее действительно
была причина для слез, она не имела на них права. Стиснув зубы, Руфь ответила:
