— Она так любит это место.
— Значит, непременно поезжайте туда.
— А как быть с ее работой? — Внезапно вся их жизнь
перевернулась, и стало необходимо обдумать все заново. А на дворе еще только
весна. И до конца занятий осталась не одна неделя. — Ей придется уволиться
прямо сейчас?
— Это зависит только от ее желания. Не бойтесь, работа
не причинит ей вреда. Впрочем, если боли значительно усилятся, она может
оказаться ей просто не по силам. Попробуйте предоставить решение ей
самой. — Врач поднялся из-за стола, и у Берни вырвался вздох.
— Что вы намерены ей сказать? Вы хотите сообщить ей,
что метастазы распространились по всему организму?
— Я не вижу в этом необходимости. Она ощущает боль и
наверняка понимает, что болезнь продолжает развиваться. По-моему, не стоит
говорить ей о результатах обследования, чтобы не подрывать ее душевные
силы. — Он бросил на Берни вопросительный взгляд. — Или вы полагаете,
что лучше сказать? — Берни тут же замотал головой, думая о том времени,
когда поток дурных известий окончательно сломит их всех. А может, они выбрали
не правильный путь? Возможно, ему следует отвезти ее в Мексику, к индейским
колдунам, или посадите на макробиотическую диету, или же надо обратиться к
последователям учения «христианская наука»? Он не раз слышал поразительные
истории о людях, излечившихся от рака с помощью какой-нибудь экзотической
диеты, гипноза или веры, а ведь средства, которыми они пользовались до того
момента, никак не помогали. Но он понимал и то, что Лиз не пойдет на это. Она
не станет метаться из стороны в сторону и колесить по всему свету, гоняясь за
химерами. Ей хочется быть дома с мужем и детьми, преподавать в школе, где она
проработала много лет. Есть вещи, которые она ни за что не станет делать, и для
нее важно, чтобы их жизнь как можно меньше отличалась от прежней, когда все шло
нормально.
— Привет, милый. Ну как, уже все? — Дожидаясь
Берни в своей палате, Лиз успела одеться и натянуть на голову новый парик,
привезенный его матерью. Он оказался таким удачным, как будто у нее отросли
свои волосы, и, если не обращать внимания на худобу и темные круги под глазами,
Лиз выглядела просто замечательно. Она надела голубое отрезное платье
спортивного покроя и сандалии такого же цвета. Светлые пряди волос парика
рассыпались по плечам, почти как прежде, когда у нее еще не выпали свои
собственные.
— Что они тебе сказали? — спросила она,
встревоженно глядя на Берни. Лиз догадывалась, что дела идут неважно. Она стала
ощущать боль в ребрах, сильную и резкую, чего прежде никогда не бывало.
— Ничего особенного. Никаких новостей. Похоже,
химиотерапия оказывает какое-то действие.
Приподняв голову, Лиз посмотрела на врача.
— Тогда почему же у меня так болят ребра?
— Вам часто приходится брать малыша на руки? —
спросил врач с улыбкой. Лиз призадумалась и кивнула. Ей приходилось чуть ли не
все время носить его на руках. Ходить он еще не начал и то и дело просился на
руки.
— Да.
— А сколько он весит? Вопрос вызвал у нее улыбку.
— Доктор собирается посадить его на диету. Он весит
двадцать шесть фунтов.
— Разве это не убедительный ответ на ваш вопрос? Нет,
не убедительный, но врач поступил благородно, и Берни почувствовал
признательность к нему.
Медсестра довезла Лиз до вестибюля на кресле, и они с Берни
вышли за дверь рука об руку. Но ходить она стала гораздо медленней, и он
заметил, как она поморщилась, садясь в машину.
— Родная, тебе очень больно? — Она замялась, потом
кивнула. Ей было трудно говорить. — Попробуй поделать дыхательные
упражнения для беременных, вдруг поможет.
Идея оказалась гениальной. На обратном пути Лиз занялась
дыхательной гимнастикой и сказала Берни, что ей полегчало. А в кармане у нее
лежали прописанные врачом таблетки.
— Я не хочу принимать их без крайней необходимости.
Подожду до вечера.
— К чему такое геройство?
— Геройство проявляете вы, мистер Фаин. — Лиз
потянулась к Берни и нежно поцеловала его.
— Я люблю тебя, Лиз.
— Лучше тебя нет никого на свете… Мне очень жаль, что из-за
меня тебе приходится так трудно. — Каждому из них приходилось нелегко, и
она это понимала. Ей самой было тяжко, и она злилась из-за этого, злилась,
потому что они тоже мучаются, а изредка на нее накатывала ненависть к ним,
потому что она умирает, а они нет.
Берни отвез ее домой, помог подняться по ступенькам. Джейн и
Руфь сидели, поджидая их. Джейн волновалась, потому что они долго не
возвращались — на сканирование костных тканей и на рентген потребовалось немало
времени. И пока не наступило четыре часа дня и они не приехали домой, она все
приставала к матери Берни:
— Бабушка, она всегда возвращалась утром. Что-то
случилось, я уверена. — Она упросила Руфь позвонить в больницу, но
оказалось, что Лиз уже на пути домой, и, когда хлопнула входная дверь, Руфь
многозначительно посмотрела на Джейн.
— Вот видишь! — Но при этом она заметила то, что
ускользнуло от взгляда Джейн: судя по виду, Лиз сильно ослабла и измучилась от
боли, хотя сама ни словом не обмолвилась об этом.
И все же Лиз наотрез отказалась уйти с работы. Она твердо
решила довести свой класс до конца учебного года, чего бы это ни стоило, и
Берни не стал с ней спорить, хотя Руфь зашла к нему в магазин перед отъездом из
Сан-Франциско и попыталась втолковать, что это безумие.
— Неужели ты не видишь, что ей не по силам такая
нагрузка?
Берни закрыл дверь кабинета и заорал:
— Черт возьми, мама, врач сказал, что работа никак ей
не повредит!
— Она ее просто доконает!
И тут он вылил на мать всю злобу, клокотавшую в его душе.
— Да нет же! Ее доконает рак! Ее убьет не что-нибудь, а
эта проклятая зараза, которая уже успела распространиться повсюду и потихоньку
пожирает ее! И теперь уже совершенно все равно, будет ли она сидеть дома,
ожидая, когда ей придет конец, или будет по-прежнему учить детей в школе, согласится
ли она продолжать курс химиотерапии или нет, или даже если она отправится в
Лурд, ничего не изменится, и она умрет. — К глазам его подступили слезы,
словно где-то внутри его прорвалась плотина, и он принялся мерить шагами
комнату, не глядя матери в лицо. В конце концов он повернулся к ней спиной и
уставился в окно, хотя ничего уже не мог видеть. — Прости меня. — По
его голосу Руфь поняла, что он совершенно пал духом, и от боли за сына у нее
сжалось сердце. Она тихо подошла к нему и обняла за плечи.
— Мне очень жаль, родной… очень… несправедливо, когда с
людьми случается такая беда, особенно с теми, кого ты любишь…
— Такого не заслужил ни один человек, даже если он тебе
ненавистен. — Он никому не смог бы пожелать такого. Никогда. Медленно
повернувшись, он поглядел матери в лицо. — Меня не оставляет мысль о том,
что же будет с Джейн и с малышом… Как нам жить без Лиз? — На глазах у него
снова выступили слезы. Ему показалось, будто он, не переставая, плачет уже
несколько месяцев, и это была правда. Они узнали о болезни Лиз полгода назад и
на протяжении последних шести месяцев неотвратимо катились в бездну, моля бога,
чтобы это падение каким-нибудь чудом прекратилось.
