Вернувшись в дом, он отправился на кухню и увидел, что
Трейси кормит детей завтраком. Он взглянул на нее, и она принялась о чем-то рассказывать
и вдруг запнулась, догадавшись, что случилось, и посмотрела на него, а он
кивнул. А потом Берни перевел взгляд на Джейн, сел рядом с ней, обнял ее и
произнес слова, страшней которых она не услышит никогда в жизни, ни от него, ни
от кого-либо другого. Никогда.
— Малышка, мамы больше нет…
— Как это нет? А где она? Опять в больнице? — Она
высвободилась у него из рук, чтобы посмотреть ему в лицо, и вдруг все поняла.
Она ахнула и заплакала, уткнувшись лицом в его грудь. И это утро запомнится им
до самой смерти.
Глава 23
После завтрака Трейси повезла детей домой, в город, а в
полдень в дверь постучали представители бюро похоронных услуг «Халстед». Берни
остался один в доме, дожидаясь их. Вначале он не решался открыть дверь спальни,
но потом все же отправился туда, взял Лиз за руку и прилег рядом с ней. Больше
никогда не остаться им наедине друг с другом, больше никогда не лежать рядом в
постели, и он пытался убедить себя, что и сейчас нет смысла цепляться за нее.
Лиз уже нет. Но глядя на нее, целуя ее пальцы, он подумал, что она все же
здесь. Лиз стала частичкой его души и сердца, его жизни. И он знал, что это
навсегда. Услышав, как к дому подъехала машина из похоронного бюро, он отпер
дверь и вышел навстречу работникам «Халстеда». Не в силах смотреть на то, как
будут выносить ее тело, покрытое простыней, он пригласил одного из
представителей бюро в гостиную и отдал ему распоряжения насчет похорон. Берни
предупредил его, что вернется в город лишь в конце дня: ему нужно собрать вещи
и закрыть дом. Работник бюро сказал, что все понимает, и оставил Берни свою
визитную карточку. Они приложат все старания, чтобы облегчить его положение.
Облегчить? Он потерял любимую, жену, мать своих детей, какое тут может быть
облегчение?
По просьбе Берни Трейси созвонилась с доктором Йохансеном, а
сам он переговорил по телефону с владельцем дома, сказав, что с завтрашнего дня
освобождает его. Берни решил, что больше никогда не поедет на взморье, ему было
бы невыносимо больно находиться там. Внезапно возникла масса мелких забот, но
все это казалось ему ненужным. Представитель похоронного бюро все выспрашивал,
какой гроб ему больше нравится — сосновый, металлический или красного дерева, и
какую взять подкладку — розовую, синюю или зеленую, но какая, к черту, разница?
Лиз умерла… всего три года… и теперь он потерял ее. Берни казалось, что сердце
его превратилось в камень. Он побросал вещи Джейн в один чемодан, сложил одежду
Александра в другой, выдвинул ящик комода и наткнулся на парики Лиз. Резко
опустившись на стул, он расплакался. Такое ощущение, будто он вечно будет лить
слезы, не в силах остановиться. Он посмотрел на море и, вскинув голову к небу,
закричал: «За что, бог мой? За что?» Кровать их опустела. Лиз больше нет.
Прошлой ночью она поцеловала его и поблагодарила за жизнь, которую они делили
друг с другом и с детьми, а потом ее не стало, он не сумел удержать ее, хотя
всеми силами пытался.
Собрав вещи, он позвонил родителям. Было два часа дня, и к
телефону подошла его мать. В Нью-Йорке стояла страшная жара, от которой не помогали
даже кондиционеры. Они условились с друзьями о встрече, и, услышав звонок, Руфь
подумала: наверное, их что-то задержало и они решили предупредить.
— Алло.
— Мама, привет. — Внезапно на Берни накатил
приступ малодушия, и он побоялся, что у него не хватит духу сказать ей о
случившемся.
— Что-нибудь стряслось, дорогой?
— Я… — Он помотал головой, потом закивал и опять
заплакал. — Я… хотел сообщить тебе… — Нет, он не сможет произнести этих
слов. Как будто ему пять лет и весь мир вокруг него перевернулся… — Лиз… Ой,
мама… — Он всхлипывал, как маленький, и Руфь тоже заплакала, слушая его. —
Она умерла… этой ночью… — Берни не удалось больше ничего сказать. Лу стоял
рядом с Руфью, встревоженно глядя на нее. Она махнула рукой.
— Мы сейчас же выедем к тебе. — Она посмотрела на
часы, на мужа, на свое выходное платье, не переставая плакать, думая о женщине,
которую так любил ее сын, о матери своих внуков. Ее не стало, просто уму
непостижимо, и это жутко несправедливо. Ей не терпелось обнять Берни. — Мы
вылетим первым самолетом. — Лу понял, что означают ее странные жесты,
подошел к телефону и взял трубку у нее из рук.
— Сынок, мы очень тебя любим. Постараемся добраться до
тебя как можно скорей.
— Хорошо… хорошо… я… — Он не знал, как себя вести, что
при этом полагается говорить и делать… ему хотелось разразиться криками и
плачем, топая ногами, требуя, чтобы Лиз вернулась, но ведь этому не бывать.
Никогда. — Я не могу…
Нет. Может. Он должен. Должен. У него двое детей, и он
обязан о них заботиться. Он остался один. Кроме них, у него никого нет.
— Откуда ты звонишь, сынок? — Лу испытывал
отчаянную тревогу за Берни.
— Из Стинсон-Бич. — Ему хотелось поскорей покинуть
дом, в котором она умерла. Он торопливо огляделся по сторонам, радуясь тому,
что чемоданы уже в машине. — Это произошло здесь.
— С тобой кто-нибудь есть?
— Нет… я отправил детей домой с Трейси, а… Лиз недавно
забрали отсюда. — Он ужаснулся собственным словам. Они прикрыли ее тело
брезентом… и голову, наверное, тоже, и лицо… при мысли об этом на него накатила
тошнота. — А теперь мне пора ехать в город. Надо все организовать.
— Мы постараемся добраться до тебя сегодня вечером.
— Мне хотелось бы побыть с ней в зале прощания. —
Точно так же, как прежде, в больнице. Он не оставит ее до самых похорон.
— Хорошо. Мы приедем туда сразу, как сможем.
— Спасибо, папа.
Он говорил совсем как маленький мальчик, и от этого у Лу
сжалось сердце. Повесив трубку, он повернулся лицом к Руфи. Она тихонько
всхлипывала, и Лу обнял ее. И вдруг по щекам его тоже покатились слезы. Он
плакал от горя за сына, которого постигла чудовищная трагедия. Лиз была
замечательной женщиной, и они тоже очень ее любили.
Отменив обед с друзьями, они вылетели в Сан-Франциско
девятичасовым рейсом и прибыли в полночь по местному времени. В Нью-Йорке было
уже три часа ночи, но за время полета Руфь отдохнула и попросила, чтобы они
сразу поехали по адресу, который дал им Берни.
Он сидел в зале прощания рядом с закрытым гробом, где
покоилось тело его жены. Если бы он мог видеть ее на протяжении всего этого
времени, он бы просто не выдержал, но и так ему тоже пришлось крайне тяжело.
Помещение похоронного бюро давным-давно опустело, и Берни остался в полном
одиночестве. Другие посетители ушли домой, но в час ночи приехали Руфь и Лу
Фаин, и двое неулыбчивых мужчин в черных костюмах открыли им дверь. По дороге
родители успели завезти чемоданы в гостиницу. Руфь надела строгий костюм,
черную блузу и черные туфли, купленные в «Вольфе» много лет назад, а ее муж —
темно-серый костюм с черным галстуком. Берни переоделся в костюм цвета сажи и
белую рубашку с черным галстуком. Он как-то разом постарел, казалось, ему куда
больше тридцати семи лет. Вечером он заглянул на пару часов домой, чтобы
повидаться с детьми, а затем вернулся сюда. Он попросил мать отправиться к
детям, чтобы, проснувшись утром, они сразу же увидели ее. А Лу сказал, что
проведет ночь вместе с ним в бюро «Халстед».
