Они перемолвились лишь парой слов, и поутру Берни поехал
домой, а его отец в гостиницу, чтобы принять душ и переодеться. Руфь уже начала
готовить завтрак для детей, а Трейси взялась сделать необходимые звонки. Она
передала Берни, что Пол Берман прилетит в Сан-Франциско в одиннадцать утра,
чтобы поспеть к полудню на похороны. Они решили похоронить Лиз в тот же день,
по еврейскому обычаю.
Руфь приготовила белое платьице для Джейн, а Александр
должен был остаться дома с приходящей няней, которую Лиз раньше иногда
нанимала. Малыш не понимал, что происходит в доме, и ходил вразвалку вокруг
стола на кухне, покрикивая: «Маммм… маммм… маммм…» Так он всегда называл Лиз, и
это словечко опять повергло Берни в слезы. Руфь похлопала его по плечу и велела
ему прилечь ненадолго, но Берни подсел к столу рядышком с Джейн.
— Привет, солнышко. Тебе очень плохо? — А кому
сейчас хорошо? Но спросить все-таки нужно. Ему тоже плохо, и Джейн это
понимает. Плохо им всем. Она пожала плечами, и ее маленькая ладошка прижалась к
его руке. По крайней мере, никто больше не спрашивает, почему с Лиз и с ними
приключилась такая беда. Взяла и приключилась. Им ничего не остается, как
смириться. Лиз больше нет. Но она хотела, чтобы они научились жить без нее.
Берни нисколько в этом не сомневался. Только как это сделать? Вот в чем вся
штука.
Берни вспомнил, что у Лиз хранилась Библия, которую она
иногда читала, и решил; пусть во время похорон прозвучит двадцать третий
псалом. Зайдя в спальню, он взял Библию в руки и почувствовал, что она стала
толще, чем прежде, и тут к его ногам, выскользнув, упали четыре письма. Он
наклонился, подобрал их и увидел, что это за письма. Не пытаясь сдержать поток слез,
он прочел свое, затем позвал Джейн и вслух прочитал ей прощальное послание
мамы. Он отдал Руфи письмо, которое Лиз написала для нее. А то, что
предназначалось Александру, он уберет и достанет его лишь через много лет.
Берни решил, что будет его хранить до тех пор, пока Александр не подрастет как
следует и сможет понять его смысл.
День нескончаемой боли, неизбывной нежности, незабываемый
день памяти. Во время похорон Пол Берман все время стоял рядом с Берни, а тот
крепко держал Джейн за руку. Отец Берни поддерживал Руфь, и все плакали, а к
гробу все шли и шли друзья, соседи и сотрудники Лиз. Директор школы сказал, что
все они будут тосковать по ней, а Берни растрогался, заметив, что в толпе очень
много работников магазина «Вольф». Какое множество людей, любивших Лиз, будет
теперь грустить о ней… но их горе несравнимо с тем, что выпало на долю ее мужа
и осиротевших детей. «Когда-нибудь мы снова встретимся», — пообещала она
каждому из них. С теми же словами она обратилась к своим ученикам в последний день
занятий… который назвала Днем святого Валентина… Она дала им обещание. Берни
надеялся, что так оно и будет… ему очень хотелось увидеться с ней снова… очень…
но сначала ему придется вырастить двоих детей… И, слушая, как звучат строки
двадцать третьего псалма, он стоял, сжимая руку Джейн в своей, отчаянно горюя о
том, что Лиз не смогла остаться с ними, заливаясь слезами от тоски по ней. Но
Элизабет О'Райли-Файн покинула их навсегда.
Глава 24
Лу пришлось улететь в Нью-Йорк, а Руфь задержалась в
Сан-Франциско на три недели и уговорила Берни отпустить после этого детей к ней
в гости хотя бы ненадолго. На дворе еще только конец июля, и заняться им нечем.
Со временем Берни придется вернуться к работе, и Руфь считала, что это пойдет
ему на пользу, хоть и держала свое мнение при себе. От дома в Стинсон-Бич они
отказались, и, пока Берни будет на работе, детям ничего не останется, как
сидеть дома с приходящей няней.
— И к тому же тебе необходимо наладить быт,
Бернард. — Руфь замечательно ласково обходилась с ним, но Берни нередко
срывался. Он досадовал на судьбу, которая так жестоко с ним обошлась, и ему
хотелось выместить на ком-нибудь свое недовольство, а кроме матери, никто не
подворачивался под руку.
— Черт возьми, о чем ты толкуешь?
Дети уже легли спать, а Руфь только что вызвала такси, чтобы
вернуться к себе в гостиницу. Она по-прежнему ночевала в «Хантингтоне», зная,
что и сыну, и ей самой необходимо каждый день хоть недолго побыть наедине с
собой. По вечерам она укладывала детей в постель и отправлялась в гостиницу,
чувствуя облегчение. Но сейчас он стоит и сверлит ее злобным взглядом. Он явно
набивается на ссору, только Руфи не хотелось бы с ним ругаться.
— Ты не понимаешь, о чем я веду речь? По-моему, тебе не
помешало бы переехать куда-нибудь в другое место. Сейчас вполне удачное время
для того, чтобы переселиться в Нью-Йорк, а если с этим все же придется
погодить, переберитесь хотя бы в другой дом. Здесь все напоминает вам о Лиз.
Джейн каждый день подолгу простаивает у шкафа с маминой одеждой, вдыхая аромат
ее духов. Стоит тебе сунуться в комод, и ты тут же натыкаешься то на сумочку,
то на шляпку, то на парик. Нельзя же так себя терзать. Вам надо уехать отсюда.
— Никуда мы не поедем. — Руфи показалось, что сын
вот-вот затопает на нее ногами, но она решила не сдаваться.
— Не глупи, Бернард. Ты только мучаешь детей. И себя
самого.
— Что за чепуха. Это наш дом, и мы из него не уедем.
— Он не ваш, ты просто снимаешь его. Да и что в нем
такого особенного? — В этом доме жила Лиз, благодаря этому он стал особенным,
и Берни не находил в себе сил расстаться с ним. Пусть все вокруг говорят что
угодно, пусть это кажется им ненормальным. Берни не хотелось убирать вещи Лиз
или ее швейную машинку. Ее кастрюли и сковородки по-прежнему стояли на
привычных местах. Несколькими днями раньше к ним заходила Трейси и призналась в
разговоре с Руфью, что в свое время прошла через такое же испытание и смогла
раздать вещи мужа лишь через два года после его смерти. Но Руфь все равно
тревожилась. Это не на пользу никому из них. Она была совершенно права, но
Берни ни в какую не хотел ее слушать. — Позволь мне хоть забрать детей в
Нью-Йорк на несколько недель, пока у Джейн не начнутся занятия в школе.
— Я подумаю на эту тему. — И он действительно
подумал и отпустил их. Они уехали в конце недели, так и не оправившись от шока,
и после этого Берни стал задерживаться на работе до девяти, а то и до десяти
часов вечера. Вернувшись домой, он подолгу сидел в кресле в гостиной, уставясь
в пространство, и мысли его устремлялись к Лиз. Он откликался, наверно, только
на десятый звонок телефона, когда мать звонила ему.
— Бернард, тебе нужно нанять женщину для присмотра за
детьми. — Руфи хотелось, чтобы он заново наладил распорядок жизни, а Берни
хотелось, чтобы она оставила его в покое. Будь у него склонность к выпивке, он
сделался бы алкоголиком, но он ни разу даже не взялся за бутылку, а все сидел
без дела в каком-то тупом оцепенении и ложился спать не раньше трех часов ночи.
Постель, в которой больше не было Лиз, стала ему ненавистна. А утром, с трудом
добравшись до «Вольфа», он уходил к себе в кабинет и так же бессмысленно сидел
там. Берни находился в состоянии шока, и Трейси первой догадалась об этом, но
никто почти ничем не мог ему помочь. Она велела ему звонить в любое время,
когда захочется, но он ни разу этого не сделал. Трейси неизменно вызывала у
него воспоминания о Лиз. Вот и теперь он опять стоял у шкафа, вдыхая запах ее
духов, совсем как Джейн.
