— Он отбывал долгий срок, и если не случилось чуда; то сидит и сейчас. Когда я выходил, то сказал, что буду ему писать, но он велел мне этого не делать. Сказал, что это только заставит его слишком много думать о том, каково быть на воле. И я не писал.
— А что ты делал, когда вышел? Почему ты столько переезжал — и почему не вернулся домой?
Дом. Для него это было чуждым понятием. Лосиный Ручей начал казаться ему домом — наконец-то. Гораздо лучшим домом, чем все, что у него было раньше.
— Незачем было возвращаться, — сказал он после долгой паузы.
— А родители? — спросила она, удивленно подняв брови. — Родня?
Ему неприятно было говорить ей об этом, потому что он знал: ее родные Линдси любят, так что она вряд ли поймет.
— Мои мама и папа пришли ко мне в тюрьму всего один раз, когда меня только посадили. Но даже тогда я чувствовал, что это только по обязанности. Я больше о них не слышал.
Это воспоминание снова принесло ощущение… полной заброшенности: Понимания, что он совершенно одинок.
Он увидел, каким печальным стало ее лицо, и понадеялся, что это не жалость.
— Боже! А другие родственники?
Он покачал головой:
— Я был единственным ребенком. И я никогда не видел бабушек и дедушек: все родственники жили где-то в Калифорнии.
— Ты мне ничего не сказал… про Билли. Он тебе поверил? Что ты этого не делал?
Он молча посмотрел на нее. По меркам большого города она была порой на удивление наивной.
— Его брат был мертв. Я был с ним на водонапорной башне. А ты как думаешь?
— Прости, — еле слышно отозвалась она.
— По правде говоря, Билли просто сломался. Только за год до этого он потерял родителей, так что, когда погиб Томми, он вроде как сошел с ума. Его последние слова, сказанные мне, были вот какие: мне надо надеяться, что я умру в тюрьме, потому что иначе он явится за мной, когда я выйду.
Тут Линдси громко ахнула. Наверное, временами он уже стал забывать, насколько ужасающими были некоторые моменты его жизни.
— Он это серьезно?
Роб пожал плечами:
— Мне казалось, он говорил серьезно. Вот и еще одна причина для того, чтобы не возвращаться.
— Но у тебя о нем вестей не было?
Он покачал головой:
— Иногда я гадаю, что с ним стало, но на самом деле ничего узнавать не хочется. Это все как будто… было в другой жизни, с кем-то другим. По крайней мере, так я сейчас стараюсь об этом думать.
Она тихо скрипнула зубами:
— А я все время заставляю тебя об этом говорить.
— Это не страшно, моя хорошая, — прошептал он.
— Расскажи мне про тетю Милли, — попросила она.
Роб засмеялся:
— Разве мы не говорили о ней уже несколько тысяч раз?
Но она решительно качнула головой:
— Расскажи мне, как вы познакомились.
Ну, это ему было рассказывать легко.
— Я оказался здесь — просто ехал и искал какое-то место, тихое и уединенное. Я недавно уехал из Батта: я работал там строителем, но, как всегда, все испортил: рассказал о своем прошлом женщине, с которой встречался. А она работала в офисе строительной конторы, и не успел я опомниться, как у меня не оказалось ни работы, ни ее, ни нескольких друзей, которых я начал там находить. Так что я пообещал себе, что больше такой глупости не допущу, посадил Кинга в машину и отправился куда-нибудь, где я мог бы оставаться сам по себе: жить один и как можно больше оставаться один. Я остановился в гостинице «Гризли» (Элеонор была так добра, что позволила привести Кинга), а когда я спросил ее насчет работы, она сказала, что, наверное, Милли взяла бы помощника в прокат. Это было чуть больше года назад: уже приближался рыболовный фестиваль и начало сезона каноэ. Она взяла меня на работу, а еще поручила уборку на дворе и мелкий ремонт в доме. Мы довольно много были вместе. Она меня узнала и, наверное, поняла, что я пережил довольно неприятные события. Никогда не забуду, как она заставила меня рассказать ей про тюрьму.
— И как же?
— Она сказала: «Я открою тебе мою тайну, если ты откроешь мне свою». Я подумал: «Что за тайна может быть у этой милой старушки? Разве это может быть что-то серьезное?» И тут она сказала: «Я умираю, а никто об этом не знает. Кроме тебя. Никому не рассказывай, иначе это все испортит, договорились?» И я понял, что она действительно по-настоящему мне открылась, — и увидел, что могу ей доверять. И я рассказал ей все, как недавно рассказал тебе. — Он тряхнул головой. — Считается, что я не люблю людей и не люблю болтать — и при этом никак не могу остановиться, да?
Лежа рядом с ним, она улыбнулась:
— Ты любишь людей. И ты любишь болтать. Ты просто вроде как… боишься это делать.
Боже! А она оказалась права. И это было совершенно очевидно — только раньше он был так зол, что просто хотел от всех отгородиться.
Тут он вздохнул, потому что начал выдавать ей еще одну тайну. И он знал, что не обязан этого делать, но не мог иначе. Чувствовал, что должен быть с ней честным до конца.
— На самом деле она не продавала мне прокат и свой дом, Линдси. Она оставила их мне по завещанию. Ей хотелось, чтобы они принадлежали мне — чтобы я не беспокоился о деньгах, чтобы строительства и проката лодок хватало бы для приличного заработка. Я возражал, но она настаивала. Ей хотелось облегчить мне жизнь.
Договорив, он чуть задохнулся — почти так же, как в ту ночь, когда рассказал ей про тюремное заключение.
— А почему, — спросила она, — тебе это вроде как неприятно?
Он вздохнул:
— Потому что у меня такое чувство, будто я… отнял что-то у твоей семьи. Что-то, что должно было отойти вам. Не столько прокат или дом сами по себе, но те деньги, которых они стоили.
Однако Линдси покачала головой:
— Роб, это не страшно. Мы… даже не думали про деньги. Они нам не нужны. Мы… живем очень неплохо.
Он это знал и раньше, но…
— В общем, я позволил всем считать, что она их мне продала, потому что так захотела. Поэтому я скрывал еще и эту тайну, и мне нужно было тебе рассказать. Линдси, она доверила мне все, что у нее было, и… вот почему я никогда не смогу это отдать. Даже тебе. Надеюсь, ты понимаешь?
Глядя ему в глаза, она снова кивнула.
— Роб, я уже довольно давно поняла, что не могу забрать у тебя прокат. Я понимаю, что он для тебя значит. Так что не тревожься: я даже не стану пытаться. Я не стала бы устраивать тебе такое.
С тех пор как Роб рассказал Линдси о своем прошлом, он чувствовал, что его переполняют эмоции. И когда он понял, что она все понимает — не только то, что он перенес, но и то, что означает для него невероятный подарок Милли, — в его душе словно плотина прорвалась.
