— Мне очень жаль слышать об этом, — сказал Чарли,
стараясь, чтобы фраза прозвучала серьезно. — А как долго вы состояли в
браке?
— Всю жизнь, — отрезала девочка, и на ее лицо
впервые легла какая-то тень. Она не играла с ним, не дразнила его, и Чарли
понял, что она имела в виду своих родителей. Очевидно, они развелись или
находились в процессе развода, и ребенок чувствовал, что его тоже разводят.
— Мне действительно очень жаль… — Чарли почувствовал,
что у него вытянулось лицо. — А сколько тебе было лет, когда все это
случилось?
— Мне почти исполнилось семь. А сейчас мне девять. Мы
тогда жили во Франции.
— О-о! — воскликнул Чарли с энтузиазмом. — Я
сам несколько лет прожил в Лондоне… Ну, когда был женат. А сейчас ты где
живешь? Здесь? Или в другом месте?
— Мы живем недалеко отсюда, — ровным голо сом
сообщила девочка, но тут же снова повернулась к нему, явно довольная тем, что
может сообщить Чарли кое-что интересное, пусть даже он об этом не спрашивал.
— Мой папа — француз, — гордо сказала она. —
Раньше мы часто ездили в Корчевелло и катались на лыжах.
— Неужели?! Вот здорово! — обрадовался
Чарли. — Я тоже часто там бывал. Должно быть, ты умеешь отлично
управляться с лыжами, если твои родители разрешают тебе кататься одной. Это ты
там научилась?
— Это мой папа научил меня кататься, — заявила
девочка с легким оттенком превосходства. — Мама ездит медленно, поэтому
она и отпускает меня одну. Она, конечно, каждый раз предупреждает меня, чтобы я
была поосторожней, никуда ни с кем не ходила и не разговаривала с незнакомцами.
Тут она хихикнула и зажала ладошкой рот, а Чарли только
порадовался, что эта крошка не послушалась своей мамочки. Ее общество нравилось
ему с каждой минутой все больше и больше. К тому моменту, когда подъемник
достиг вершины горы, они уже болтали как старые приятели.
— А где вы жили во Франции? В каком городе? —
спросил Чарли, подавая ей руку, однако она соскочила с сиденья подъемника,
почти не опираясь на нее, и Чарли понял, что перед ним — настоящая маленькая
лыжница.
— В Париже, — ответила девочка, поправляя на лбу
очки и увлекая Чарли к одной из самых сложных трасс, которую обходили стороной
даже опытные мастера. — На рю де Бак… Сейчас там живет мой папа.
Чарли хотелось спросить у нее, как получилось, что она
попала в Америку. Быть может, ее мать — американка? Но он сразу осудил себя за
глупость. Девочка говорила по-английски как коренная жительница Соединенных
Штатов, и научиться этому она могла только у матери, поскольку, как Чарли уже
знал, ее отец был француз.
Были у него и другие вопросы — много вопросов, но он просто
не успел их задать. Они как раз подошли к стартовым воротам, и девочка, надвинув
на лицо очки, без малейшего колебания оттолкнулась палками и начала спуск. Она
мчалась почти по прямой, лишь изредка совершая изящный поворот или закладывая
безупречный вираж, когда приходилось огибать какое-нибудь естественное или
искусственное препятствие. Чарли ничего не оставалось, кроме как догонять ее.
Он легко нагнал ее и помчался в нескольких футах позади и
чуть сбоку. Внизу они финишировали почти одновременно, и девочка, повернувшись
к нему, радостно улыбнулась Чарли.
— Ты катаешься почти так же здорово, как мой
папа! — сказала она с восхищением, но Чарли понимал, что восхищаться
должен был он. Его новая знакомая оказалась прекрасной лыжницей. Ее веселый,
непосредственный характер, ее раскованность очаровали его. Чарли и сам
почувствовал себя моложе, настроение его менялось на глазах.
Да, подумал Чарли, если бы месяц тому назад ему сказали, что
он будет делить свое свободное время с семидесятилетней женщиной, с призраком и
девятилетней спортсменкой-сорвиголовой, он бы ни за что не поверил. Это было
так не похоже на размеренное, предсказуемое, бедное событиями существование,
которое он вел в Лондоне, что в ответ на вопрос, как такое могло случиться с
ним, Чарли мог бы только развести руками. Но самое интересное заключалось в
том, что сам он не видел в этом ничего противоестественного. Напротив, Чарли
был вполне доволен своей нынешней жизнью и не собирался ничего менять, во
всяком случае — в ближайшее время. Пусть у него не было ни жены, ни друзей, ни
работы и никаких планов на будущее, зато у него были холмы, был этот белый
искрящийся снег и эта маленькая лыжница, которая настойчиво тянула его обратно
к подъемнику, явно рассчитывая еще на один спуск.
— Ты действительно здорово катаешься, — щебетала
она. — Прямо как папа, но он профессиональный горнолыжник. Он даже
выступал за Францию на Олимпийских играх, только это было очень давно. Сейчас
папа уже старый. Ему уже тридцать пять лет.
— Я, значит, старше твоего папы. — Чарли не
сдержал улыбки. — Мне сорок два, и я никогда не выступал на Олимпиаде, но
все равно — спасибо за комплимент. Кстати, меня зовут Чарли. Он вдруг
спохватился и спросил девочку:
— А как тебя зовут?
— Моник Виронэ, — ответила она с таким явным
французским прононсом, что Чарли понял, что и по-французски она скорее всего
говорит безупречно. — Моего папу зовут Пьер. Ты никогда не видел его на
соревнованиях? Он выиграл бронзовую медаль.
— Может быть, и видел. Но, к сожалению, фамилия его
ничего мне не говорит, — признался Чарли неохотно.
Девочка поправила выбившиеся из-под шапочки волосы, и лицо
ее стало грустным.
— Ты, наверное, очень без него скучаешь, — мягко
проговорил Чарли, пока они любовались заснеженными склонами. Ни ему, ни тем
более Моник не хотелось спускаться к кафе. Чарли нравилось болтать с девочкой,
да и ей общество человека, «который катается, как папа», похоже, пришлось по
душе. Правда, разговор все время вертелся вокруг отца Моник, из чего Чарли
заключил, что девчушка очень по нему скучает.
— Я езжу к нему на каникулы, — с серьезным лицом
объясняла она. — Только маме это не нравится. Она говорит, что Париж плохо
на меня влияет. На самом деле он плохо влияет на нее. Пока мы жили там, она
целыми днями плакала…
Чарли понимающе кивнул. Это он мог понять.
В последнее время в Лондоне он тоже, бывало, плакал — от
безысходности, от тоски, от сознания невосполнимой потери. На собственном опыте
он убедился, как это может быть больно — расставание, грядущий развод,
одиночество. Интересно, подумал Чарли, какой может быть ее мать. Почему-то ему
казалось, что она такая же веселая, живая и дружелюбная, как ее маленькая
дочка. Во всяком случае — была такой. Просто чудо, что развод родителей не
повлиял на Моник или почти не повлиял; Чарли хорошо знал, что проблемы
родителей часто отражаются в детях, как в зеркале, причем в гротескном, преувеличенном,
зачастую уродливом виде.
— Ну что, может быть, все-таки пойдем перекусим? —
спросил наконец Чарли. Они пробыли наверху уже достаточно долго, и он все
острее ощущал голод. Моник кивнула, и они, оттолкнувшись палками, покатили вниз
по склону, стараясь не разъезжаться очень далеко. Когда они, подняв вихри
сверкающего снега, затормозили внизу, Чарли снова улыбнулся девочке:
