— Ты похожа на своего папу? — спросил Чарли,
любуясь светло-золотыми кудрями и большими голубыми глазами девочки.
— Мама говорит, что — да, — ответила Моник, и
Чарли понял, что для ее матери это еще один источник боли и раздражения.
Впрочем, то, что мать Моник плакала целыми днями в Париже, характеризовало ее
бывшего мужа не с лучшей стороны.
«Что люди порой делают со своими жизнями! — думал
Чарли, пока Моник продолжала беспечно болтать. — Они изменяют друг другу,
лгут, женятся и выходят замуж не за тех, за кого надо, скандалят, теряют
уважение друг к другу, теряют надежду и в конце концов губят себя, своими
руками выкапывая глубокую яму, из которой потом не могут выбраться». Его
собственная жизнь была тому примером.
Но что же все-таки произошло между родителями Моник,
продолжал спрашивать себя Чарли. Почему губы этой женщины — щедрые, чувственные
губы — постоянно сжаты в одну строгую линию? Откуда в ней столько горечи и
сарказма? Может ли быть, что это Пьер Виронэ довел ее до такого состояния, или
она с самого начала была желчной стервой и ее муж не чаял от нее избавиться?
Кто знает? И кому до этого вообще какое дело?
Лично ему было наплевать. Чарли было жаль только Моник.
Девочка оказалась меж двух огней и страдала от этого.
В этот раз Моник не опоздала на встречу с матерью. Чарли
специально проследил за этим, да и девочка, похоже, не хотела лишний раз злить
мать. Чарли выяснил, что они встречаются в ресторане в пятнадцать ноль-ноль,
поэтому без пяти три он отослал Моник, а сам в последний раз поднялся на гору.
Оттолкнувшись палками, он понесся вниз и обнаружил, что в отсутствие девочки он
едет ничуть не быстрее и не рискованнее, чем с ней. Отец научил Моник
по-настоящему хорошо кататься, и если бы дело дошло до соревнования, то Чарли
выиграл бы, скорее, за счет своей физической силы и большего веса, а никак не
за счет смелости, опыта или мастерства.
Скатившись к подножию горы, он продолжал думать о Моник.
Знакомство с ней заставило его почти пожалеть о том, что у них с Кэрол не было
детей. Конечно, это осложнило бы их расставание, и теперь они наверняка
оказались бы в такой же ситуации, что и родители Моник, и все же Чарли
продолжал считать, что, если бы у них были сын или дочь, они бы твердо знали,
что десять лет совместной жизни не были потрачены впустую. Но их брак оказался
пустоцветом и не принес плода — ведь нельзя же считать за настоящее
приобретение несколько картин, пару старинных редких безделушек и половину фарфорового
сервиза, который достался каждому из них при разводе.
Чертовски мало для десяти лет преданной и верной любви! Это
было даже меньше, чем ничто. Они могли и должны были приобрести больше, но не
смогли или не захотели. Грустный итог!
Чарли никак не мог отвязаться от этих невеселых мыслей и,
даже вернувшись в мотель, все думал и думал о том, как повернулась бы его
жизнь, если бы у них с Кэрол был ребенок. Ему очень хотелось снова увидеть
Моник, однако когда на следующий день он поднялся на гору, то не увидел среди
туристов ни маленькой девочки в голубом комбинезончике, ни ее сердитой матери.
Он решил, что они вернулись домой, в Шелбурн-Фоллс, хотя Моник ничего не
говорила о том, планируют ли они уехать или остаться.
Два дня Чарли катался один, и хотя он время от времени ловил
на себе заинтересованные взгляды привлекательных молодых женщин, ни одна из них
не показалась ему стоящей того, чтобы начинать долгую и трудную борьбу с собой
и своей памятью. Чарли абсолютно нечего было сказать им, нечего предложить, и
он подозревал, что и эти беззаботные искательницы приключений тоже не смогут ни
утешить его, ни поддержать. Единственной женщине, которой это здесь удалось,
было всего девять лет, и Чарли понял, что пропасть, в которой он оказался,
намного глубже, чем он предполагал, и что выкарабкаться из нее в самое
ближайшее время нечего и надеяться.
Но тридцать первого декабря он неожиданно снова столкнулся с
Моник у подножия горы, где туристы обычно надевали лыжи и прочее снаряжение.
— Привет! Где ты была? — окликнул ее Чарли, не
скрывая довольной улыбки. Он уже заметил, что ее матери нигде не видно, и сразу
почувствовал себя гораздо свободнее. Что это за мать такая, недоумевал Чарли. В
самом деле, сначала она отпускает дочь кататься одну, а потом поднимает шум
из-за того, что кто-то купил ей хот-дог и шоколадный коктейль. Определенно, ее
забота о дочери носила какой-то странный, однобокий характер.
Впрочем, волноваться и в самом деле было не из-за чего —
Клэрмонт был тихим и совершенно безопасным местом, и девочке здесь ничто не
угрожало. Мать Моник хорошо знала это, поскольку приезжала сюда с дочерью еще в
прошлую зиму — почти сразу после того, как они перебрались из Франции в Штаты.
И хотя удовольствие от катания было с горчинкой — как, впрочем, и от всех
других занятий, которые напоминали ей о муже, — Франческа продолжала
самозабвенно любить горные лыжи, предпочитая, однако, более пологие склоны.
— Мы ездили в Шелбурн, потому что маме нужно было
работать, — охотно объяснила Моник и заулыбалась так, словно не видела Чарли
сто лет. — Но сегодня мы останемся на ночь, а завтра уедем совсем.
— Я тоже… — Чарли пробыл в Клэрмонте уже три дня и
собирался уехать вечером первого января. — Вы будете здесь встречать Новый
год?
— Наверное, — с надеждой сказала Моник. —
Раньше папа всегда разрешал мне попробовать шампанского, а теперь мама говорит,
что от него портятся мозги. А мне шампанское нравится, оно такое колюченькое… —
добавила она снисходительно.
— Не исключено, что твоя мама права, — улыбнулся
Чарли, вспоминая все шампанское, которое он выпил за последние двадцать пять
или тридцать лет жизни. Впрочем, он сомневался, что во всех его бедах виновато
было оно. — Но несколько глотков едва ли тебе повредят.
— Мама все равно не позволит, — огорченно сказала
Моник и неожиданно добавила, уже совсем другим голосом:
— Зато вчера мы ходили в кино. Классный фильм!
Она действительно выглядела довольной, и Чарли, кивнув,
подсадил ее в кресло подъемника.
Они несколько раз скатились с горы, а ровно в полдень Чарли
отослал ее вниз, к матери, но после обеда они встретились снова. На этот раз
Моник привела с собой своего товарища, с которым училась в одном классе. На
взгляд Чарли, он катался вполне прилично, хотя и слишком рисковал на виражах,
однако Моник по секрету сообщила ему, что ее друг «паршивый лыжник». Потом дети
уехали вперед, а Чарли покатил следом, стараясь не отставать. По правде говоря,
это давалось ему с трудом, и к вечеру он устал по-настоящему. Попрощавшись с
Моник и ее приятелем, он еще дважды скатился с горы, желая проверить себя, и
только потом, вконец измотанный, решил вернуться к себе в номер.
Моник и ее мать, оказалось, жили в том же мотеле, что и он.
Франческа — к этому времени Чарли уже знал, что мать девочки зовут
Франческа, — сидела в холле, протянув к камину длинные стройные ноги. Она
как раз что-то говорила дочери, и Чарли впервые увидел, как она улыбается. И он
вынужден был честно признать, что улыбка делает ее ослепительно красивой.
Правда, глаза Франчески оставались при этом тоскующими и холодными, и все же
она была по-настоящему прекрасна.
