- Неважно, - сказал Гарднер. Он слушал с большим вниманием и временами отмечал что-то на полоске бумаги. - Что произошло потом?
- А потом произошло вот что. Профессор немедленно написал Курцеру письмо, требуя, чтобы он приехал, привез ему останки этого, как он его называл, эоантропа. В газете был помещен снимок - челюсть, часть черепной коробки и четыре зуба. Курцер приехал, привез ему кости, и тут оказалось...
Ганка остановился и посмотрел на Гарднера. Тот сидел неподвижно, положив обе руки на стол, и смотрел на Ганку. Глаза у него поблескивали.
- Да! И что же оказалось?
- Оказалось, что эта находка сделана в стенах института.
- В стенах института? - спросил Гарднер. - Как же это так?
- Оказывается, Курцер нашел в одном из шкафов челюсть шимпанзе, которая пролежала в земле много времени, в другом шкафу отыскал древний череп из курганного погребения, то есть тоже ископаемый, но принадлежащий современному человеку, отделил от него часть черепного свода и составил их вместе.
- Так, - сказал Гарднер и дотронулся до карандаша. - Дальше!
- А дальше - профессор просто-напросто выбросил Курцера вместе с его костями. Кажется, даже замахнулся на него палкой.
- О! Палкой? - с уважением переспросил Гарднер. - Вот как!
- Да, кажется, мне так именно рассказывала мадам Мезонье. Впрочем, не знаю... Но, во всяком случае, скандал был большой. Курцер много лет скитался по свету, работал в каких-то бульварных газетах, пока он наконец... - Он вовремя остановился: совершенно незачем было обострять отношения.
- Да! - Гарднер записал на полоске бумаги несколько строк, обвел их рамкой и положил карандаш. - Значит, на эту историю вы и намекали в своей статье? - сказал он тем же тоном, что и начал, показывая этим, что разговор окончен и начался допрос.
"Пока все идет хорошо", - подумал Ганка и почувствовал какое-то смутное томление, как будто после спокойной и строгой безнадежности промелькнула какая-то надежда, и он на миг поверил в нее.
Гарднер перегнул бумажную полоску вдвое и положил на нее карандаш.
- Теперь поговорим о вас, - сказал он. - Предупреждаю, что я хотел бы обойтись без третьей степени. Вы ведь знаете, что такое третья степень?
"Вот оно! - подумал Ганка. - Вот оно самое!"
- Я думаю, мы с вами договоримся быстро. Вы человек культурный и не заставите меня... Ну, одним словом, я хотел бы знать, кто из друзей Гагена сотрудничал в листке "Закованная Европа".
Ганка ошалело смотрел на Гарднера. Он не представлялся, он действительно ничего не мог понять и даже переспросил:
- "Закованная Европа"? Листок "Закованная Европа"?
- Да, да, - повторил Гарднер. - Именно листок "Закованная Европа". А почему это вас так удивляет?
- Во-первых, в листке "Закованная Европа" все статьи были подписаны, а во-вторых... я ведь не пишу в газетах, у меня и слога такого нет... вы, наверное, путаете меня с кем-то другим.
- Ни с кем я вас не путаю, - сказал Гарднер.
Он подошел к шкафу, отпер его, вынул оттуда толстую папку, полистал и вынул из нее конверт.
- Это ваш почерк? - спросил он. - Узнаете? Оно написано месяц тому назад к Гагену.
- Да, это мое письмо, - ответил Ганка, тщетно стараясь вспомнить, что же в нем было написано, хотя в то же время твердо был уверен, что ничего особенно важного в нем не было, - их отношения с Гагеном никогда не носили характера тесной дружбы.
- Так, - сказал Гарднер. - Для меня понятно ваше молчание. Вы имели связь с редакцией и доставляли ей сведения о зверствах на территории протектората.
- Я? - изумился Ганка совершенно искренне. Он и понятия не имел, откуда и как редакция собирает материал, хотя и читал иногда эти страшные короткие письма на последней странице газеты, под рубрикой "В застенках средней Европы". - Откуда я мог бы...
- Значит, - посмотрел на него Гарднер, - помочь вы нам не хотите?
- В чем помочь?! - крикнул Ганка и вскочил.
- Садитесь! Спокойно! - приказал Гарднер. - Помочь в том, чтобы вы очутились на воле.
- Какой же ценой? - спросил Ганка убито.
- Ну, о цене договоримся, - успокоил его Гарднер. - Да сидите, сидите! Слушайте, доктор, говорю серьезно, не устраивайте мне больше истерик. Больше одного раза я этого не выношу. Итак, вот. Назовите мне друзей Гагена, немного, ну, двух-трех человек, и... идите к своим обезья-нам. Кстати, передайте привет господину профессору. Ланэ говорит, что я осквернил какой-то его череп... Как его там? Ну? Что у него стоял на столе? Какой-то антропос, кажется?
- Питекантроп! - свирепо сказал Ганка.
- Ага, питекантропос. Ланэ говорил мне...
- Ничего вам не говорил Ланэ, - не выдержал Ганка.
Гарднер, прищурившись, посмотрел ему в лицо.
- Не говорил? Ну а если все-таки говорил? Конечно, не исключено и то, что я вам и вру. Ган-ке говорю про Ланэ, а Ланэ - про Ганку. Даже наверное это так. Ну а если на этот раз я все-таки сказал вам правду? Что тогда? "Какой крах! Какое падение! Какая беда!" - продекламировал он.
Ганка пыхтел, молчал и смотрел на пол.
- Ладно. Оставим пока это. Так вот: назовите две-три фамилии друзей Гагена, но, конечно, живых, не повешенных, - и пожалуйста, я раскрываю двери темницы... Нет ли у Сенеки какой-нибудь подходящей цитаты на этот счет?
- Господи, как все это глупо! - вдруг воплем вырвалось у Ганки.
- Что именно? - быстро и учтиво осведомился Гарднер. - Что я вас хочу выпустить на свободу или... что еще?
Голова Ганки разламывалась на части. Он был готов ко всему, прежде всего к ответу за свои статьи, направленные против Кенига, - тут бы он мужественно боролся до конца. Но вот его допрашивали о статьях и людях, о которых он не имел никакого представления, и это оказывалось страшнее всего. "Что за идиотизм? - подумал он оцепенело. - Что же я скажу? Ведь я действи-тельно ничего не знаю о Гагене... Ну а если бы знал, - вдруг пронеслось у него в голове, - тогда что?" И он похолодел оттого, что эта мысль пришла ему в голову.
- Ну? - спросил Гарднер. - В чем же дело? Я жду...
И вдруг Ганка быстро, неразборчиво залепетал:
- Господи, как все это глупо! Вы же поймите... поймите, я же думал, я же думал, что вы меня будете спрашивать о нашем институте, а вот вы... Но ведь я тут ничего, ровно ничего не знаю... Вот вы говорите: Гаген. Говорите, мой друг! Гаген - мой друг? Какой же он мне друг?.. Совсем он мне не друг. И он никогда не разговаривал о своих делах. Вы его не знаете... какой он замкнутый и молчаливый... Он очень, очень молчаливый...
- Ну, как не знаю! - добродушно улыбнулся Гарднер. - И что молчаливый, тоже знаю. Сообщников своих он не назвал, очевидно, именно по причине этой замкнутости... Вот я вас и прошу дополнить эти показания.
