Ну и ладно, зато они хоть уродами не были. А кто их знает, поправился он. Просто тогда он еще не умел отличать уродов от остальных.
— Господи, да ты же меня совсем не слушаешь, — сказала вдруг Луэнн.
Они уже поели и теперь сидели в гостиной и пили кофе. Кстати, он оказался не прав: еще пара чистых чашек в буфете нашлась.
— Нет, слушаю, — ответил он.
Она снова улыбнулась ему своей особой улыбкой, только на этот раз в ней была заметна легкая грусть.
— Конечно слушаешь. Просто я все о себе да о себе болтаю. Ну а ты, Ники? Что случилось с тобой?
— Со мной...
Ну и с чего начать? Что ей соврать такое?
Чем хороши бомжи: они никогда не задают вопросов. Что бы ни привело тебя на улицу, их это не касается. А порядочным людям вечно подавай всякие почему, да как, да что из этого следует.
Пока он сидел и думал, что ответить, она, кажется, поняла, какой промах совершила.
— Извини, — сказала она. — Если не хочешь об этом говорить...
— Дело не в этом, — ответил Ники. — Просто...
— Трудно начать?
Точнее, невозможно. Но, как ни странно, Ники и впрямь хотелось рассказать ей все. Объяснить. Разделить с ней свое бремя. Даже предупредить, она ведь как раз из тех, на кого так падки уроды.
Огонь внутри нее горел так ярко, что кожа, казалось, вот-вот заискрится, как высоковольтный провод под напряжением, обращая в бегство тени. Он ослеплял, как удар молнии, и мягко золотился, как мед, и все это в одно и то же время. Он искорками плясал в ее глазах, вспыхивал в ее улыбке. Рано или поздно целая свора уродов нападет на ее след, им это как наркоману дорожку кокаина вынюхать.
— Понимаешь, есть такие... твари, — медленно начал он. — С виду они такие же, как ты да я, ну по крайней мере ночью так кажется, но они... они не люди.
Ее лицо приняло озадаченное выражение, чему он нисколько не удивился.
— Они уроды, — продолжал он. — Не знаю, как они устроены и откуда взялись, но природа их точно не создавала. Они кормятся нами, нашими надеждами, снами, нашей жизненной силой. Они как... Ну, наверное, как вампиры, лучше сравнения не подберешь. Увяжутся за тобой раз, и больше уже не стряхнешь. Они от тебя не отстанут, пока не выжмут досуха.
Ее изумление на глазах перерастало в тревогу, но Ники чувствовал, что, раз начав, не остановится, пока не выложит все.
— А ты... — начало было она.
— А я, — предупредил он ее вопрос, — охочусь на них.
Песня «10 000 маньяков» отгремела, и бум-бокс тут же огласил угасающий день новой. На этот раз Ники не узнал группу, но пульсирующий ритм был ему знаком. Певец кричал что-то про горящие постели.
Тем временем Луэнн положила книгу и потянулась.
«Ну, давай, — подумал Ники. — Вставай и уходи. Давай же. Пока можно».
Но вместо этого она растянулась на покрывале, руки за голову, и уставилась в темнеющее небо, слушая музыку. Может, первой звезды дожидается.
Желание загадать.
Ее собственный огонь горел ярче любой звезды. В такт ее мыслям он то вспыхивал, то затухал снова.
Притягивая уродов.
Ники стиснул кулаки. Усилием воли заставил себя смотреть в другую сторону. Но и с закрытыми глазами от огня некуда было деваться. Его жар согревал Ники даже на расстоянии, словно он бок о бок лежал рядом с ней на покрывале. Его пульс участился, вторя биению ее сердца.
То же самое чувствуют и уроды. Этого они хотят больше всего на свете, этого жаждут, этим живут. Но этого-то они и не получат, он им не даст.
Искры жизни.
Священного огня.
Он больше не мог отворачиваться. Ему просто необходимо было увидеть, хотя бы один раз, как горит, пылает ее огонь...
Открыв глаза, он увидел, что парк Фитцгенри накрыли сумерки. А среди их расплывчатых теней праздничным костром сияла Луэнн.
— В каком смысле — охотишься? — спросила она.
— Я их убиваю, — ответил Ники.
— Но...
— Понимаешь, они не люди. Просто похожи на нас, только лица у них сидят криво и в телах им неудобно, как в новом костюме или в слишком большой одежде.
И он потянул за ворот данной ему взаймы рубахи. Она смотрела на него, не говоря ни слова, прежняя улыбка исчезла бесследно. В глазах поселился страх.
«Ну, все, — подумал он. — Добился своего, теперь вставай и уходи».
Но, раз начав, он уже не мог остановиться. Все, что накопилось в его душе за долгие годы одинокой охоты, неудержимо рвалось наружу.
— Они выходят на улицы ночью, — говорил он. — В темноте их трудно отличить от обычных людей. Когда слышишь их шаркающую походку, можно подумать, что это плетется какой-нибудь пьяница или немощная старуха кошелочница, но никак не чудовище. Они — уроды, их пища — огонь, который делает нас людьми.
— Ка... какой еще огонь?
Он коснулся рукой груди.
— Который у нас вот здесь, — пояснил он. — И сильнее всего их тянет к тем, чье пламя горит особенно ярко, — добавил он. — Как у тебя.
Она отодвинулась от стола вместе со стулом, явно готовясь вскочить и бежать, куда глаза глядят. И тут до нее дошло, что бежать-то некуда. Едва она это поняла, как страх, поселившийся в ее глазах еще прежде, превратился в панический, обездвиживающий ужас. Что бы она ни сделала, он все равно доберется до нее первым.
— Я знаю, о чем ты думаешь, — сказал он. — Если бы кто-нибудь пришел ко мне с такой историей еще до того, как я... узнал про них...
(«Мама! Папа! — звала его дочь. — Чудовища хотят меня утащить!»
Он успокоил ее тогда. Показал, что в шкафу никого нет. А про окно и пожарную лестницу за ним даже не подумал. Ему и в голову не пришло, что уроды залезут по ней и возьмут обеих, его жену и дочь, когда он будет на работе.
Правда, тогда он еще ничего о них не знал. )
Он уставился в стол, откашлялся. Когда он снова поднял на нее взгляд, боль в его глазах могла сравниться разве что с ее ужасом.
— Если бы кто-нибудь пришел с такой историей ко мне, — продолжал он, — я бы тоже решил, что его надо запереть в психушке, в камере с обитыми войлоком стенами, и ключ подальше запрятать. Но теперь я так не думаю. Потому что вижу их. Узнаю на улицах. Стоит один раз убедиться, что они существуют, и никогда больше не усомнишься.
И не забудешь.
— И ты... ты просто убиваешь этих людей? — спросила она.
Голос ее был еле слышен, почти сошел на шепот. Одна и та же мысль беспрестанно вертелась в голове. Остального она просто не слышала.
