— Я дождусь тебя, — говорит он. — Если смогу.
Это мне совсем не нравится. Собственно, мне и остальное тоже не понравилось, но я еще раз напоминаю себе, что это всего лишь сон, и киваю. Потом поворачиваюсь, чтобы уйти, но он перехватывает меня в последний миг, привлекает к себе и целует. Лихорадочно ищут друг друга языки, жарко пылают объятия, но вот он делает шаг назад.
— Я люблю твою силу, — говорит он.
Я не хочу идти, я хочу поменять правила, но чувствую, что стоит изменить хотя бы самую малость, как изменится все, и, может быть, во сне, который придет на смену этому, не будет и самого Джэка. Поэтому я провожу пальцами по его щеке, последний раз долго смотрю в фиалковые глаза, в которых так хочется утонуть, собираюсь с духом и поворачиваюсь, чтобы уйти.
На этот раз я действительно ухожу на болота.
Мне не по себе, но в этом нет ничего странного. Я оборачиваюсь назад, но Джэка там уже нет. Кто-то неотступно следит за мной, но я знаю, что это не он. Я крепче сжимаю ореховый прут, перекатываю во рту камешек и иду вперед.
Это нелегко. Каждый раз, прежде чем сделать шаг, приходится выбирать место, чтобы не провалиться в грязь с головой. Я тут же вспоминаю, что слышала, будто если человеку снится собственная смерть, значит, он умирает на самом деле, вот почему в самый последний момент мы всегда просыпаемся. Конечно, кроме тех, кто умирает во сне.
Не знаю, сколько я так шлепаю по грязи. Мои руки и ноги сплошь исцарапаны и изрезаны — я и представить не могла, до чего у болотной травы острые края, пока на собственной шкуре не почувствовала. Они режут кожу легко и незаметно, как бумагу, и щиплет так же сильно. Да еще грязь болотная в царапины набивается, тоже ничего хорошего. Счастье еще, что мошки нет.
Чувство такое, что ни одной живой души, кроме меня, на болотах нет. И в то же время я знаю, что я здесь не одна. Бывает, слово на языке вертится, а вспомнить его никак не можешь. Так и тут: я не вижу и не слышу ничего особенного, но знаю, что за мной следят.
Я вспоминаю Джэка и матушку Погоду, их рассказы о том, что скрывает темнота. Кикимор, бог-лов, привидения.
Немного погодя я вообще забываю о том, зачем пришла сюда, на болота. Ноги несут меня вперед, а над моей головой темным облаком висит неотвязный страх. Листья болотных бобов и водяной мяты скользят по моим икрам, как чьи-то мокрые холодные пальцы. Время от времени поблизости то будто птица крыльями захлопает, то вздохнет кто-то, тяжело так, со стоном, но я все равно никого не вижу.
Я уже почти падаю от усталости, как вдруг передо мной оказывается большой камень, а на нем — одинокая старая ива, такая огромная, какой я никогда раньше не видела. Она мертва, стоит, уронив голые ветви в стоячую воду. Камень под ней слегка накренился, грязь вокруг него совсем черная, а кругом так тихо, тише даже, чем повсюду, болото словно затаилось и чего-то ждет, и тут у меня возникает ощущение, будто какая-то тварь, нет, твари крадутся ко мне со всех сторон.
Я огибаю трясину, чтобы подойти к камню с другой стороны, и вдруг вижу то, чего не замечала раньше. Оказывается, камень похож на большой гроб, и я тут же вспоминаю слова матушки Погоды. Останавливаюсь, начинаю искать свечу и вижу крохотный огонек на самой верхушке черного камня, там, где сплетаются ветви мертвой ивы. Света от него не больше, чем от светлячка, но горит он ровно.
Я, как велела мне матушка Погода, кошусь сначала в одну сторону, потом в другую. Сначала я не вижу ничего, но потом, медленно поворачивая голову, замечаю под водой слабое свечение. Я замираю, не зная, что делать дальше. Исчезнет ли свет, если я посмотрю на него прямо?
Наконец я решаю подойти к свету боком, не переставая смотреть на него краем глаза. Чем ближе я подхожу, тем ярче он разгорается, и вот холодная вода уже плещется вокруг моих бедер, грязь чавкает под ногами, а бледное, жутковатое свечение поднимается со всех сторон. Я опускаю взгляд и вижу в воде свое лицо, но тут же понимаю, что это не мое отражение, а та утонувшая женщина, Луна, похороненная под камнем.
Я засовываю ореховый прут за вырез блузки и протягиваю руку к женщине. Мне приходится наклониться, черная вонючая вода лижет мне плечи и подбородок, но я все же касаюсь ее плеча. Пальцами я ощущаю тепло ее тела, это придает мне храбрости. Я вцепляюсь в ее плечи сначала одной рукой, потом обеими, и тяну.
Ни с места.
Я пробую еще раз, для чего мне приходится зайти поглубже. Наконец я задерживаю дыхание, опускаю голову в воду и тяну изо всех сил, но женщина остается неподвижной. На нее давит камень, на камень — огромная коряга-ива, и сон или нет, а я все-таки не суперменка. Сил у меня не так уж много, к тому же мне надо дышать.
Фыркая и отплевываясь, я поднимаю голову из гнилой болотной воды.
И тут я слышу смех.
Я оглядываюсь и вижу наконец этих тварей, которые расселись на берегу пруда. Кикиморы, боглы и прочие чудища, помельче. Сплошные глаза, зубы, тощие черные лапы и скрюченные руки с неестественно длинными пальцами. На дереве полно ворон, их хриплое карканье вторит насмешливому гвалту.
— Была одна, а стало две, — различаю я пару голосов. — Сварим обеих в болотной воде.
Меня начинает трясти, не только от страха, хотя я, конечно, испугалась, но и от холода — вода просто ледяная. Чудища все изгаляются, выкрикивая стишки про всякие супы да подливки. Вдруг они замолкают, и с ветвей ивы спрыгивают, один за другим, трое.
Точнее, я даже не поняла, откуда они взялись, просто появились, и все. Они не кикиморы, не боглы и не призраки. Они люди, и вид у них чересчур знакомый.
— Проси чего хочешь, — говорит один, — и все исполнится.
Это же Джэк, понимаю я. Джэк говорит со мной, только голос у него не такой, как обычно. И выглядит он в точности как Джэк. Все трое выглядят в точности как он.
Я вспоминаю, как матушка Погода говорила, чтобы я не доверяла Джэку, а он сказал, чтобы я верила ей. И ему. Но теперь, глядя на трех Джэков сразу, я не знаю что и думать. У меня начинает болеть голова, и мне очень хочется проснуться.
— Только скажи, чего тебе хочется больше всего на свете, — говорит другой Джэк, — и мы все исполним. Зачем нам расставаться врагами. Женщина утонула. Она мертва. Ты опоздала. Ей уже ничем не поможешь. Зато ты можешь помочь самой себе. Так позволь нам выполнить твое самое заветное желание.
«Мое заветное желание», — думаю я.
Я снова говорю себе, что это всего лишь сон, и все же мысли о том, чего бы я попросила, если бы могла, сами лезут мне в голову.
Я гляжу в воду, на утонувшую женщину, и думаю об отце. Он никогда не говорил со мной о матери. «Она была как сон», — сказал он однажды.
Может, так оно и было, думаю я, вглядываясь в лицо утопленницы, которая так похожа на меня. Быть может, она была Луной в этом мире, а в наш пришла, чтобы набраться новых сил, но когда настала пора возвращаться, она не хотела уходить, потому что слишком любила отца и меня. Вот только выбора у нее не было.
