— Великолепно, — буркнул он.
Он поставил ногу на педаль газа, и машина рванулась на север, к необитаемым кварталам Катакомб.
— Поверните направо, — подала голос Козетта на одном из перекрестков.
Дэвис кивнул и выполнил указание. Как только они достигли пустынной территории заброшенного района, он снизил скорость и выключил мигалку.
— Налево, — произнесла Козетта.
— Я должен доложить в участок, — сказал Дэвис Роланде.
Дождавшись ее кивка, он достал микрофон из гнезда, но, прежде чем его включить, осмотрел покрытые граффити стены. Ни одной таблички. Похоже, здесь уже лет десять никто не жил. Вокруг стояли обветшавшие, покинутые владельцами дома и валялись кучи хлама.
— Я даже не имею представления, где мы находимся, — произнес Дэвис.
— Еще раз налево, — скомандовала Козетта.
Детектив свернул за угол и поставил микрофон на место. Ему пришлось объехать пару брошенных на дороге машин и двуспальную кровать, занимавшую середину проезжей части, зато следующие несколько кварталов дорога была относительно свободной. Наконец фары выхватили из темноты остатки автобусной остановки с разрисованными стенами.
— Мы почти на месте, — сказала Козетта.
— Только где именно? — отозвался Дэвис.
— А теперь послушайте, что произошло, — сказала Роланда, как только машина миновала опрокинутый павильон остановки.
XI
К своему удивлению, Джон очутился в темном и тесном пространстве и невольно вздрогнул от неожиданности. Усилием воли он заставил себя успокоиться. Сейчас не время поддаваться панике. Джон глубоко вздохнул полной грудью, потом еще раз.
Джон Свитграсс не кривил душой, когда говорил с Рашкиным перед тем, как броситься на него. Он не мог позволить, чтобы кто-то другой умер вместо него, и предпочитал забвение жизни в одном мире с чудовищем. Но больше всего ему хотелось бы продолжать существовать в мире, подаренном ему Изабель, и освободить его от присутствия Рашкина. Но последнее было не в его власти, поскольку он физически не мог причинить вред Рашкину. Рванувшись к нему, Джон не собирался нападать на художника, он сосредоточился на картине-переходе «Сильный духом», написанной Изабель. Если бы он успел достичь ее до удара ножом по полотну, он вырвал бы ее из рук Рашкина. Это он был в состоянии сделать. А потом помог бы Изабель избавиться от чудовища.
На полпути к Рашкину Джон ощутил знакомое покалывание, невидимые лучи всегда протягивались к нему от картины, где бы он ни находился. А в следующее мгновение он исчез из мастерской в Катакомбах. Джон испытал сильное головокружение в то бесконечно долгое мгновение, когда он находился между исходной точкой и тем местом, где должен был закончиться его прыжок. В течение этого времени он не знал, где верх, где низ, для него не существовало ни прошлого, ни будущего, только бесконечный поток энергии. Джон рассчитывал, что он появится прямо перед Рашкиным и выхватит из его рук картину, но промежуточное состояние закончилось неожиданным образом. Вместо того чтобы вновь очутиться в студии, где Рашкин замахнулся ножом на картину, Джон угодил в какой-то темный и тесный чулан, где со всех сторон громоздились незнакомые предметы.
Он замер на месте и вытянул руку. После недолгого исследования Джон определил, что его со всех сторон окружают сложенные картины. За это время глаза привыкли к темноте, и она оказалась не такой уж непроницаемой — в нескольких футах от него через щель пробивался луч света. Джон осторожно, стараясь ничего не задеть, двинулся на свет, и вскоре пальцы нащупали дверную ручку. С пронзительным скрипом дверь распахнулась, и он оказался в просторной комнате Барбары, служившей ей одновременно и мастерской и спальней. В противоположном углу за мольбертом стояла хозяйка. Она застыла с поднятой кистью в руке, широко раскрыв удивленные глаза.
— Это... это невозможно, — вымолвил Джон.
Барб опустила руку и вытерла пальцы о джинсы, оставив пятно ярко-красной краски.
— Господи, как ты меня напугал, — сказала она. Джон тряхнул головой, стараясь определить, что же произошло.
— Я ничего не понимаю. Рашкин завладел моей картиной. Как только я устремился к ней, сразу оказался здесь.
— Я знала, что тот парень — не ты.
— Какой парень?
— Тот самый, который выглядел совершенно так же, как ты, и приходил за картиной несколько дней назад.
Значит, Биттервид побывал здесь до него.
— И что же произошло?
— Я не отдала ему картину, — сказала Барб.
Подойдя к Джону, она повела его к ветхому дивану, занимавшему часть стены между эркером и книжным шкафом, заполненным не только книгами, но и пачками бумаги.
— Ты плохо выглядишь, — продолжала она. — Лучше сядь, пока не свалился на пол.
Джон молча позволил усадить себя на диван. Барб ненадолго вышла из комнаты и вернулась с чайником и чашками.
— Я надеюсь, это поможет тебе согреться, — сказала она, протягивая ему чай.
Затем Барб наполнила еще одну чашку и села рядом. Джон обхватил свою чашку обеими руками. Чай с мятой был не очень горячим, но ему было приятно держать что-нибудь в ладонях. Так же как и глотать теплую жидкость. Это приближало его к обычным людям.
— Я еще не всё понял, — заговорил Джон. — Как ты догадалась, что это не я пришел за картиной? И если ты не отдавала картину, то как Рашкин умудрился ее получить?
Но ведь портрет так и не попал к Рашкину. Его картина-врата до сих пор находилась в чулане у Барб, иначе бы его здесь не было. И всё же Джон готов был поклясться, что видел полотно в руках Рашкина. Барб улыбнулась:
— Во-первых, хотя этот парень обладал твоей внешностью, на этом сходство заканчивалось. Тебе не приходилось общаться с идентичными близнецами?
Джон отрицательно покачал головой.
— А я выросла рядом с такой парочкой. Они выглядят совершенно одинаково, но если провести с ними достаточно много времени, всегда можно определить, кто есть кто. Конечно, не издалека, но вблизи и во время разговора — абсолютно точно. Ошибиться невозможно.
— Ты так говоришь... — протянул Джон с сомнением.
— Это правда.
Барб смотрела на Джона с нарочитой суровостью, пока тот не согласился:
— Ну хорошо, я тебе верю. Но Биттервид и я...
— Его так зовут Биттервид? — Джон кивнул.
— Он, вероятно, считал, что обыграть твою фамилию было очень остроумно.
— Может, у него не было выбора, — предположил Джон, чувствуя непонятное смятение.
Во время разговора он поймал себя на мысли, что относится к своему двойнику с долей сочувствия. Что тот должен испытывать, если единственной причиной его появления было желание навредить другому?
