Мне это и в голову не приходило.
– Сомнительно, – отзываюсь я, лишь бы что-то сказать. Сейчас мне не до спящих тварей вроде нее.
Джек кивает и касается пальцами полей шляпы.
– Ну, удачи тебе.
– И тебе удачи с твоей пумой, – желаю я. Он хохочет:
– Черт побери, Джо, при моей внешности и обаянии и без удачи можно обойтись!
– Не говоря уж о скромности.
– Само собой.
Я провожаю его взглядом и поворачиваюсь к могиле. Наклоняюсь, опускаю ладонь на свежую землю. Закрываю глаза и слышу песню, подслушанную давным-давно вместе с дядей. Ее отголоски звучат в моей памяти, и тут я снова вижу рог. Под веками проплывают блестящие белые бока, белая грива, хвост и рог, поднимающийся к луне витками белого пламени.
Присев на корточки, я сворачиваю и закуриваю сигарету. Затягиваюсь и предлагаю затянуться Дедушке Грому, прежде чем опустить дымящийся окурок на могильный холмик рядом с оставленным Джеком значком.
Я сижу, глядя на поднимающийся к небу дымок, пока сигарета не догорает. Потом встаю и ухожу вглубь текучих земель.
Рэйлин
Тисон, осень 1971 г.
После того случая с ножиком и Дэлом все пошло по-другому. Как тогда, когда мамаша решила, что ей надоело каждый раз забирать сестричку на поруки из колонии, отправляя ее в новый круг по приютам. Мамаша попросту отказалась от нее, а нам запретила о ней говорить. Даже имени упоминать не полагалось. Я была еще довольно маленькая, но двух-трех взбучек мне хватило, чтобы научиться держать язык за зубами. А потом это стало не так уж трудно, потому что Дэл завел привычку гостить по ночам в моей спальне, и я стала ненавидеть сестричку так же, как остальных.
Я считала, что она просто взяла и бросила меня, и Дэл, видимо, считал так же, только его небось первым делом бесило, что он остался без любимой игрушки, которая всегда под рукой. Джимми и Роби со мной никогда много не говорили, а после того, как Дэл ввел в обычай полуночные визиты, – и подавно. Старик, надо думать, первые несколько месяцев и не замечал, что творится: он на нас, ребятишек, никогда внимания не обращал. Просто плюнул на всю компанию, когда двое старших – то есть Дэл и сестричка – записались в малолетние преступники, а Джимми с Роби тоже не склонны были идти по прямой дорожке.
А мамаша что? Да она, черт возьми, все равно спивалась, а нас, девочек, терпеть не могла – из принципа, надо полагать, потому что я ей ничего плохого не делала.
Помнится, все было иначе, пока сестричку не забрали. Черт, я же ее тогда обожала. Она нам была вместо мамы – прямо как в кино, знаете? Не в мыльных операх, а в детских сказочках, где мама обо всех заботится больше, чем о самой себе. Такая у меня была сестричка – для меня уж точно. Мы с ней прятались вдвоем в поле за домом, и она рассказывала мне сказки, которые сама придумывала или брала из книжки. Откуда мне было знать, что у них там с Дэлом.
Теперь прямо смешно. Помню, я еще ревновала, потому что они вроде были такими близкими, и никак я не могла понять, отчего она его так не любит, – это-то я замечала. Она виду не показывала, но я-то знала.
– Почему тебе не нравится Дэл? – спрашивала я.
– Очень даже нравится, – отвечала она, но глаза у нее загорались при одном его имени.
– Чего я, не вижу, как ты на него зыркаешь?
– Разве я не вижу, как ты на него смотришь, – поправляла она.
Надо думать, я и говорю, как говорю, из-за того, что она всегда меня поправляла. Как она сбежала и меня бросила, так я все, чему она учила, стала делать наоборот. Когда поняла, что она ко мне не вернется, так взяла все ее книженции, свалила под тем старым деревом и подпалила. Трава на поле загорелась, и огонь подошел к самому дому и его бы тоже спалил, если б ветер не переменился. Пожарные, сами понимаете, не почесались приехать.
Я прилично читаю и пишу, если надо, только зачем? В школе я на уроках рисования сидела сложа руки. Потому что ей это дело больше всего нравилось: книжки да рисование. И говорить я назло ей стала тогда, как полагается «белой швали». Хотя потом другие причины появились. Смекнула, как выгодно выглядеть невеждой, даже если на самом деле кое-что сечешь. Люди только услышат, как я разговариваю, думают, мол, тупа как бревно. А мне того и надо. Тем проще ими вертеть.
Пожалуй, если по справедливости, у нее тогда особого выбора не было. И думаю, она пробовала меня предупредить насчет Дэла. Говорила: «Ты с ним поосторожнее», а я отправилась спрашивать мамашу, почему она так говорит, и заработала нам обоим порку. Когда речь шла о Дэле, у мамаши в глазу появлялось слепое пятно в милю шириной. Потом-то я поумнела и больше с ней об этом не заговаривала.
Но сестричка, она же могла бы за мной вернуться? Могла бы забрать меня из этой чертовой дыры, а вот не забрала. Даже не вспомнила про меня. Когда она сбежала насовсем – а я знала об этом; там, где мы росли, все обо всех знали, – то даже не подумала о том, чтобы прихватить меня с собой.
Думаю, лучше было бы, если б она умерла. Мне бы все равно было одиноко, но я хоть знала бы, что она не виновата. А так это была просто подлость с ее стороны, и я ни черта хорошего в ней больше не вижу. Ни тогда не видела, ни теперь.
В общем, после того, как я прошлась ножичком Дэлу по коленке, все опять переменилось. Дэл по ночам больше ко мне не лазил. Месяц прохромал: разыгрывал храброго солдата – мол, защитил сестру и дом и всякое такое. Джимми с Роби приметили, что он меня остерегается, и тоже поняли свое место. Та парочка была – один глупее другого, но чутье у них было собачье. Знали, когда притихнуть, а когда можно наглеть по примеру братца. Старик вообще ничего не видел, а вот мамаша – она все поняла. Только я теперь на нее плевать хотела, как и на всех прочих.
Она в тот год проходу не давала ни мне, ни Рози, да только я не повторила ошибки сестрички. И потом, что толку сбегать из дому, если копы все равно притащат тебя обратно? И школу я не прогуливала, хотя и сидела там бревно бревном, от первого до последнего звонка. Я вела себя смирнехонько, что в школе, что на улице, – по крайней мере, ни разу не попалась, а это, считай, то же самое. Меня вовсе не тянуло оказаться в колонии с оравой подзаборных шлюх, где тебе, того и гляди, загонят куда надо палку от швабры, и в приюты или приемные семьи меня тоже не тянуло. Мне нужна была свобода, так что я разыгрывала дурочку и жила по-умному.
Как в тот раз, когда Рози вздумала проучить мистера Хэвена. Он у нас алгебру вел. И не за то, что он нас доводил, хотя и это было. Просто она дозналась, что он совратил ее двоюродную сестренку, Шерри. Велел ей ходить к нему на дом для дополнительных занятий и загонял ей дважды в неделю. Втолковал ей – мол, если наябедничает, так ее заберут от родителей и запрут в тюрягу до седых волос, потому как закон, мол, запрещает маленьким девочкам соблазнять учителей.
