– Будем надеяться, что он не заткнул уши.
5
Проснувшись на следующее утро, я все еще не знаю, что делать. По дороге на работу заходит Венди и рассказывает, что Касси послала Джо весточку, но скоро ли он получит ее в глубине страны снов, никому не ведомо. Она не задерживается у меня.
– На этой неделе мне больше нельзя опаздывать, – говорит она убегая.
Только после ее ухода я вспоминаю, что в ней было что-то необычное: какая-то неуловимая замкнутость, словно говорит издалека. Теперь слишком поздно. Мне не выбраться из кровати, чтобы догнать ее и расспросить, в чем дело. Думаю, не обидела ли ее чем-нибудь ненароком, но ничего не могу вспомнить. Если и было что-нибудь, то, верно, кануло в одну из черных дыр.
Следующей появляется Софи и рассказывает о новой курьерской службе, которая завелась в Мабоне. Ее рассказ вызывает у меня улыбку. Мне нравится воображать, как крошечные эльфы в форме курьеров-мотоциклистов шныряют по стране снов в поисках адресатов. Но Софи снова уговаривает меня не дожидаться Джо и рассказать обо всем Лу, пока не случилось чего-нибудь похуже.
– Те волчицы готовы были нас убить, – говорит она.
– Мы же не знаем, моя ли сестра их водит, – говорю я, но без большой убежденности. Я почти уверена, что это была она, и Софи не обманешь. – А кроме того, что мы расскажем Лу? «Знаешь, нам снился один и тот же сон, и там на нас напали волки… Как же мы спаслись? А проснулись!»
– А если они проберутся на эту сторону? – спрашивает Софи и попадает прямо в больное место.
Как раз этого я и боюсь.
– Может, они не сумеют, – говорю я, но убедить не удается даже себя, не то что Софи.
– Кто-то разнес твою студию, – напоминает она. – Не во сне, а здесь и сейчас.
– Но ты же говорила, картины вспарывали ножом. Очень острым ножом. А не волчьим зубом и когтем.
Софи кивает:
– Ну а если она к тебе явится с тем ножом? Отсюда ты не сбежишь, проснувшись.
Я знаю. Сломанная Девочка ни на что не способна.
– Ладно, – говорю я. Медленно. Неохотно. – Только не говори ему, что это наверняка она, Просто, что может быть.
– Про сны ему все равно рассказывать нельзя, – соглашается Софи. – Но я могу порассуждать о том, как она возненавидела тебя за тот давний побег.
– Как же было не возненавидеть?
Софи вздыхает:
– Может, ты и права. Зато если мы ошиблись… то есть, если Лу сумеет ее найти, а это не она, ты хоть получишь возможность с ней поговорить.
– Тут-то она и полюбит меня от всей души в благодарность за то, что я напустила на нее полицию!
– Да, будет непросто, – соглашается Софи.
– Просто ничего не бывает.
– По крайней мере, ты сможешь объясниться.
Я вспоминаю взгляд волчьих глаз.
– С чего ты взяла, что она станет меня слушать? – спрашиваю я.
И Софи нечего ответить.
Она уходит, а я не хочу больше об этом думать. Начинаются процедуры, упражнения, и я стараюсь сосредоточиться на них, чтобы выбить из головы мысли о сестре, волчицах и вообще о стране снов. К обеду ко мне заходит Анжела и заменяет сиделку, которая меня кормит. Анжела ничего не знает о жутковатых чудесах, которые прокрались в мою жизнь, – и говорить с ней на такие темы не стоит. Анжела слишком занята делами этого мира, так что у нее не остается времени даже задуматься, что происходит на его окраинах. Зато с ней легко придерживаться безопасных тем.
Но она тоже уходит, а я остаюсь отдыхать и думать. Гляжу в потолок и вижу тех волчиц. Поворачиваю голову к стене, а оттуда смотрит на меня сестра, и в ее глазах обвинение. Закрываю глаза и тут же встряхиваюсь, почувствовав приближение дремоты. Наконец появляется санитар, чтобы отвезти меня на очередную процедуру, и на несколько минут я могу забыться.
Странное дело. Забываю то, чего не хочу забывать, а то, что хочу забыть, остается со мной, обволакивает меня слоями, как луковицу, так что я порой задыхаюсь под ними. А потом появляется совершенно неожиданный посетитель, и моя жизнь обрастает новым слоем сложностей.
– Смотрите-ка, кто пришел! – восклицаю я, когда в палату входит Дэниель.
Я только что закончила серию интенсивных упражнений, и мышцы все еще натужно ноют – те мышцы, которые я ощущаю. Целую минуту я не могу разобрать, что в нем такого необычного, но наконец замечаю: он не в больничной униформе. Линялые джинсы, старая гавайка и сандалеты вместо бледно-зеленого халата и тапочек на мягкой подошве, в которых я видела его до сих пор.
Он улыбается, заметив подаренную им брошку у меня на подушке, и в комнате чуточку светлеет.
– Как дела, Джилли? – спрашивает он.
– Лучше, – сообщаю я и, не дав ему перейти к привычным расспросам о ходе лечения, добавляю: – И хуже тоже.
Он переставляет стул поближе к изголовью, и мы немножко болтаем о старых пациентах, лежавших в одно время со мной, и тому подобных делах.
– Может, тебе это покажется неприличным, – вдруг говорит он, – потому что ты лежала в моем отделении и все такое, но я хотел спросить, не согласилась бы ты как-нибудь погулять со мной?
Надо же! Похоже, Софи была права насчет его. Хотя он такой красивый и славный, что тут наверняка что-то не так.
Он сидит, ждет ответа, а я не знаю, что сказать.
– Почему ты стал медбратом? – спрашиваю я. Он словно не слышит, долго тянет с ответом.
– Извини, – говорю я. – Сую нос не в свое дело, да? А ты ведь просто пригласил меня прогуляться.
– Да нет, все в порядке, – говорит он. – Просто ты застала меня врасплох, а я давно уже об этом не задумывался. – Он медлит еще несколько мгновений, прежде чем продолжить: – Мой папа умирал от рака – я еще мальчишкой был. Каждый день заходил к нему в больницу после школы, и, понимаешь, почему-то мне запомнилось, как сиделки и санитары заботились обо всех этих умирающих людях. Когда папа умер, я уже знал, чего хочу, – заботиться о других. Помогать, когда люди попадают в это страшное место и ничего не могут сделать сами, потому что собственное тело им изменяет.
– А почему не стал врачом?
– Никого не хочу обидеть, но врач – это не то. Понятно, они делают операции, назначают лечение и все такое, но на передовой двадцать четыре часа в сутки и семь дней в неделю не они, а мы. Когда какого-нибудь несчастного малыша выворачивает наизнанку, не врач перестилает постель, уговаривает его, что стыдиться нечего, помогает почувствовать себя нормальным. Это мы уговариваем его, что он ничего дурного не натворил, просто болезнь завладела его телом, а он тут ни при чем. Мы всегда с ними, со всеми больными, все время.
Я смотрю на него, и в голове одна-единственная мысль: «Ничего себе! Настолько хорош, что даже не верится!»
