Но теперь от моих прежних увлечений, от более традиционной заинтересованности всем необычным, любопытным, просто странным я перешел к технике и паранормальному в ней, и это полностью захватило меня. Лишь об этом мне хочется думать и писать. И разумеется, именно сейчас, когда на моем пути забрезжила цель, прибыли гранки от Алана и записка, в которой говорится, что они были нужны ему еще вчера.
Возможно, самое ужасное в писательском ремесле — это вычитывать гранки. Это печатный текст, который посылает тебе издатель для окончательной правки и который, по идее, уже должен содержать в себе все поправки и изменения, внесенные на всех этапах допечатной подготовки. По крайней мере, для меня это худшее из всего, что может быть. Все остальное мне нравится — от отслеживания источников и собственно написания и редактирования до сидения в книжном магазине и бесед с читателями. Но гранки…
К этому этапу работы я чувствую, что уже слишком много раз видел эти слова, и мне хочется что-нибудь изменить в тексте просто ради того, чтобы смотреть на что-нибудь другое. Разумеется, этого нельзя. И вот сидишь, деревенея от скуки, с онемевшими мозгами, и стараешься не слишком придираться.
Тут я, правда, не очень преуспел. Чем и объясняется принятый у нас с Саскией код: «схожу в кафе часика на полтора», что в действительности значит «меня не будет весь вечер, надеюсь, к моему возвращению ты покончишь с этой тягомотиной».
Хотел бы я покончить! Я не люблю вычитывать гранки, это правда, но я добросовестно делаю эту работу. Так что когда она возвращается, то есть около полуночи, оказывается, что я успел считать всего каких-то пару глав.
— Ну, как продвигается? — спрашивает она, появляясь в дверях моего кабинета.
— Ползком, — отвечаю я.
— Что, так плохо?
— Да нет, просто это ужасно тоскливо. Да ты сама знаешь, что это такое.
Она кивает. Она тоже проходила через это со своими сборниками стихов и статей.
— Но на сегодня я закончил, — объявляю я.
Я выравниваю стопку корректуры, сделанной за нынешний день. Должно быть, именно поэтому Джилли подарила мне футболку с надписью: «Заднепроходное — пишется через дефис?» Я ее не ношу. Я держу ее в шкафу сложенной, вместе с другими «шуточными» футболками, подаренными разными людьми. Возможно, я никогда их не надену. Да, я понимаю, это смешно. Я всегда был зациклен на аккуратности. Вокруг меня могут лежать кучи книг, ожидая своей очереди, чтобы быть либо прочитанными, либо поставленными на полки, но все они будут непременно сложены аккуратными стопками, а часто и рассортированы — по темам или в алфавитном порядке.
Саския усаживается в одно из кресел у книжного стеллажа и кладет ноги на оттоманку. Я выключаю лампу на письменном столе и сажусь с ней рядом в другое кресло, а ноги тоже кладу на оттоманку.
— Как прошел вечер? — спрашиваю я и трусь ногой о ее ногу.
— Интересно. Встретила твою тень в кафешке.
— Правда? Странное место для нее. Хотя если речь заходит о моей тени, то странное — в порядке вещей. Никогда не знаешь, что у нее на уме, что она скажет в следующий момент и где ты на нее наткнешься. Даже когда она говорит прямо, у меня в голове непременно потом остается что-то вроде облака. Отчасти потому я и зову ее Тайной.
— Я знаю, — отвечает Саския. — Даже неприятно думать, что она ходит по таким прозаическим местам, как эта кафешка, верно? Хотя она, конечно, прекрасно вписалась.
Не могу удержаться от улыбки.
— Она куда угодно впишется. Мне лично кажется, что это окружающая среда подстраивается под нее, а не наоборот.
— Вот бы и мне так уметь, — говорит Саския. — Но со мной, кажется, все по-другому.
Я бросаю на нее озадаченный взгляд.
Она вздыхает:
— Мы с твоей тенью говорили о том, откуда мы взялись, и этот разговор напомнил мне о том первом утре, когда я проснулась в этом мире, и о том, как трудно мне было привыкать к нему.
Я киваю. Да, мы говорили с ней об этом.
— И я снова задумалась о том, кто я такая и откуда взялась… Я даже не настоящая.
— Не важно, откуда ты взялась, — говорю я. — Теперь ты настоящая.
— Разве? Разве быть настоящим не значит в том числе и знать, откуда ты взялся? Я как приемный ребенок. Как бы ты ни был счастлив, но если ты не знаешь, кто твои настоящие родители, если ты вообще ничего не знаешь о своем происхождении, значит, ты живешь с большой черной дырой в сознании. И никакие радости не заставят ее затянуться.
— Но ты знаешь свое происхождение. Ты говорила, что родилась в Вордвуде.
Она кивает:
— А насколько это реально, насколько это по-настоящему? Может ли человек родиться на веб-сайте?
— Не знаю, не знаю. Но ты сейчас здесь. — Я дотрагиваюсь до ее руки. — Ты — настоящая.
— Твоя тень считает, что со всеми вопросами мне нужно обратиться к началу начал, — говорит она.
— Ты хочешь сказать, в Вордвуд?
— Куда же еще?
— Да, конечно. Похоже, он способен дать ответ на любой вопрос, какой ни задай. — Я убираю ноги с пуфика. Выпрямившись, я смотрю на свой компьютер на столе. — Надо бы проверить, стал ли сайт снова доступен.
— Что ты имеешь в виду?
— Он недоступен уже целую неделю.
Саския устало встряхивает головой:
— А я даже и не знала. Хороша же моя так называемая тесная связь с ним!
— Ты сказала, что он отделил тебя от себя.
— Или я сама отделилась. Но зайти на сайт — это не совсем то, о чем я думала. Твоя тень говорит, что она могла бы взять меня в Другой Мир. Что можно по-настоящему войти в Вордвуд.
— Погоди-ка! А что, Вордвуд существует и в Другом Мире?
— Кажется, она думает, что да.
— В качестве чего? Места? Человека?
Саския пожимает плечами:
— Кто знает? Может быть, в качестве комбинации того и другого.
— Как-то жутковато становится.
— А то, что я родилась на компьютерном сайте, — не жутковато?
— Ты прекрасно понимаешь, о чем я. Представь себе этакий человекообразный конструкт под названием Вордвуд — продукт программы и языка HTML. Как он может существовать в этом самом Другом Мире?
Саския долго и внимательно смотрит на меня, прежде чем ответить:
— Может, он и не существует, по крайней мере большую часть времени. Но если у него есть душа, то тогда самое вероятное место, где его можно обнаружить, — Мир Духов.
— Да, но…
— Это такое волшебство, — говорит Саския. — То самое волшебство, которое позволяет мне сейчас во плоти разгуливать по реальному миру.
— Наверное…
