Мгновение назад все было именно так. Потом… физически ничего не меняется, но пространство вдруг наполняется… возможностями. Не знаю, как еще это назвать. Я знаю только, что музыка сообщила нам потенциал оказаться где угодно. Возможно, Боджо и Роберт видят эти двери в другой мир. Не знаю. Я же не вижу ничего, кроме того, что было здесь, когда мы спустились по лестнице. Но я ощущаю разницу.
Проходит некоторое время, хотя не знаю сколько. У меня на периферии зрения возникают какие-то вспышки. Нет, это не двери. Это, скорее, видения, какие бывают от жары: легкая рябь в воздухе, которая пропадает прежде, чем я успеваю обратить на нее внимание.
— Мы уже близко, — говорит кто-то.
Не знаю кто. Вероятно, либо Боджо, либо Роберт, потому что кто еще из нас способен это понять? Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на них.
— Только скажите мне когда, — говорит Боджо.
Значит, перед этим говорил Роберт.
Я не настолько хорошо знаю блюзовую музыку, но эта как-то темнее, но в то же время радостнее, и спокойнее, и плавнее, чем что-либо, что я слышал. И я даже не совсем уверен, что это только Роберт играет. Иногда мне кажется, что ему помогает еще какой-то инструмент. То он здесь, то пропадает. То скрипка, то «волнистая» арфа, то еще одна гитара, то банджо — или какой-то похожий на банджо инструмент, только тише, глуше. Иной раз струны Гибсона звучат так, что одна нота перетекает в другую, как при игре на домбре.
Это как-то смущает и в то же время доставляет огромное удовольствие. И так много обещает.
— Приготовьтесь, — говорит Роберт.
Я вижу, как Боджо кивает ему. Он смотрит на нас с Раулем, и мы оба собираемся с духом, хотя и не знаем, к чему, собственно, готовиться. Должно быть, к тому, что одна из этих невидимых дверей откроется. Я оглядываюсь и вижу, что стена дрожит, колеблется, как будто она уже не такая твердая и плотная, как была.
А потом мы слышим кое-что еще. Отдаленный звук, как бы противостоящий музыке.
Я довольно долго не могу определить, что это.
— Лучше вам перестать, — советует Боджо.
Роберт, не поднимая глаз, качает головой:
— Нет, мы уже почти там.
— И они тоже.
И наконец я понимаю, что это за отдаленный звук. Это собачий лай. И я знаю, что это значит.
Ищейки напали на след Роберта.
Кристиана
— Ты знаешь эту женщину? — спрашивает Джексон.
Я медленно подхожу к гробу и кладу ладони на прохладное стекло. Он говорит «эта женщина», как будто мы наткнулись на фотографию в журнале. Но это же Саския! Это она лежит в гробу. Конечно я ее знаю!
— А почему ты спрашиваешь? — говорю я, понимая, что это не ответ.
Так обычно отвечают, когда нечего сказать или когда не хочется ничего говорить. Я уверена, Джексону не стоит знать больше, чем это необходимо.
— У тебя было такое лицо, — говорит он, — как будто ты с ней знакома.
Я пожимаю плечами:
— Просто это все… так неожиданно.
«Ты имеешь в виду то, что я мертва?» — интересуется Саския.
«Да конечно же нет!» — отвечаю я.
Но все это только слова. Никто из нас ничего не знает наверняка. Ничего мы больше не знаем. То, что происходит, просто за пределами понимания.
Глядя на тело, лежащее под стеклом, я прикидываю, чего нам ждать дальше. Меньше всего я рассчитывала в киберпространстве наткнуться на это. Но, должно быть, это по-своему логично. «Вордвуд» начинен сказками, так почему же в том, что он сделал с Саскией, и не присутствовать сказочному мотиву? Что, в сущности, происходит? Должны ли мы теперь доставить сюда Кристи, чтобы он запечатлел на устах спящей классический поцелуй принца? Или для этого хватит и меня?
На поверхности стекла не видно никаких швов, по крайней мере я не вижу. Тело лежит на алом бархатном покрывале. Может быть, гроб открывается откуда-то снизу? Может, перевернуть его и посмотреть?
Я постукиваю по крышке костяшками пальцев.
Или просто разбить стекло камнем? Правда, Джексон говорит, что он уже пробовал, не получилось. Да. Это очевидно, что не получилось.
И еще один вопрос возникает: а что, если именно благодаря этому стеклянному саркофагу она еще жива? Если, конечно, она жива.
«Нет, — говорю я себе, — даже не думай об этом».
Но я не могу не думать! Может быть, она уже мертва, а то, что у меня в голове, — призрак? Может быть, если разбить гроб, она и правда умрет? Исчезнет из моей головы и пропадет навсегда?
Кристи мне никогда не простит. Да и сама я себе не прощу.
Я недолго была с ней знакома, но она мне нравится. По многим причинам. Наверное, из-за того, что мы обе странного происхождения, и еще потому, что обе так или иначе связаны с Кристи. Я испытываю к ней почти родственные чувства. Как будто мы с ней сестры.
«Что же нам делать?» — спрашивает Саския.
«Понятия не имею», — отвечаю я.
Хотела бы я знать, что делать!
Я смотрю на Джексона.
— Ты мне чего-то недоговариваешь, — заявляю я, хотя, вообще-то, это я недоговариваю. — Ты видел что-то еще. Или тебе кто-то что-то рассказывал.
Он мотает головой.
— А что те люди, которых ты здесь встречал? Где их можно найти?
— Я уже некоторое время никого не вижу, — говорит он, — кроме привидений… и тебя.
— А других строений или развалин вроде этих — нет? Никаких других… — я едва удерживаюсь, чтобы не сказать «тел в гробах», — тайн, о которых ты мне еще не рассказал?
— Нет. Тут только пиявки.
Ну, об этих я даже думать не хочу.
«Мы должны разыскать самого духа».
«Жду ваших предложений!»
«Может, мы могли бы… ну, я не знаю… вызвать его?»
«Вообще-то, в лучшем случае у него поехала крыша от вируса Джексона, а в худшем — этот мир просто постепенно распадается под нами, и я не знаю, как это предотвратить, даже если бы нам удалось разыскать духа».
«Джексон — программист, — говорит Саския. — Может, он знает как».
«Но…»
«Мы же для этого здесь, верно? Для того чтобы пообщаться с духом?»
«Да, таков был первоначальным план. По крайней мере до того момента, когда нас занесло в этот сказочно-механический лес. Теперь мы всего лишь пытаемся восстановить статус-кво».
«По крайней мере, спроси его».
«Ладно».
Я отворачиваюсь от гроба и ловлю на лице Джексона странное выражение, которое заставляет меня на секунду задуматься, как я выгляжу со стороны, когда веду эти свои внутренние беседы с Саскией. Может, у меня расслабляются мышцы лица или я пускаю слюни?
