А пансионеры еще долго говорили о Габриэле. «Она
очаровательна» — таково было общее мнение, а одна из женщин даже сказала, что
Габриэла напоминает ей внучку.
— Да, — кивнула миссис Розенштейн. — Конечно,
в данном случае мистер Томас несомненно пристрастен, однако я склонна с ним согласиться.
Габриэла очень мила и прекрасно воспитана. Хотела бы я познакомиться с ее
родителями. Должно быть, это замечательные люди.
— Вовсе не обязательно, — возразил ей
профессор. — Когда я еще преподавал, мои самые хорошо воспитанные и
порядочные студенты происходили как раз из семей, где родители вели себя
ненамного лучше царя гуннов Аттилы. А самые сообразительные и одаренные порой
имели отцов и матерей, которые по своему интеллектуальному уровню недалеко ушли
от клинических идиотов… Так что, уважаемая миссис Розенштейн, наследственность
— это вам не уголовное уложение штата Алабама, где два плюс два — неизменно
четыре. Прошу простить за сравнение, но когда складываешь репейник с
белладонной, в результате может вырасти что-то наподобие той японской
хризантемы, которая только что нас покинула.
Присказка про уголовное уложение Алабамы была у профессора
самой любимой. Он вообще слегка смущался своей образованности и крайне редко
цитировал классику или своих любимых писателей. А иногда у него с языка срывались
такие идиомы, что чопорная миссис Розенштейн на полном серьезе делала ему
выговор за словечки из «низкопробных детективов».
К сожалению, Габриэла не слышала слов профессора, а до сих
пор никто так и не догадался сказать ей именно это. Всю жизнь Габриэла ужасно
боялась стать второй Элоизой Харрисон и с тревогой ожидала, когда неистовый и
злобный нрав матери даст о себе знать.
— ..Она действительно очень приятная и обходительная
девушка, — закончил профессор свою мысль. — И я надеюсь, что она
поживет с нами подольше.
— Я не думаю, что теперь, когда у Габриэлы есть работа,
она может куда-то уехать, — успокоила всех мадам Босличкова. Габриэла ей
тоже нравилась, как нравилось и присутствие в доме молодой пансионерки. Правда,
для своего возраста Габриэла была на редкость тиха и застенчива, но и эта ее
черта была хозяйке очень по душе.
— Но бедняжка очень одинока здесь, и, как мне кажется,
мы могли бы попытаться хотя бы отчасти заменить ей семью, — добавила она
нерешительно. — За всю неделю ей никто не звонил — ни молодые люди, ни
подруги, ни даже родители. Я не знаю, чем это объяснить, но… Она даже ни разу
не предупредила меня, что ей могут звонить!
Остальные согласно переглянулись. В пансионе не было никаких
особенных занятий, кроме как наблюдать, подмечать, сопоставлять. Новые
постояльцы — в особенности из молодых — появлялись в пансионе редко. Скопив
сколько-то денег, они уезжали, на их место приезжали другие, и это было
единственным, что скрашивало однообразное существование одиноких стариков,
большинство из которых давно были на пенсии.
— Хотелось бы расспросить ее обо всем
поподробнее, — задумчиво сказал профессор, которому Габриэла очень
понравилась. — Быть может, в разговоре один на один она будет более
откровенна. Как это она очутилась в Нью-Йорке совершенно одна.
Миссис Розенштейн шутливо погрозила ему пальцем.
— Будь ты лет на пятьдесят моложе, я могла бы
приревновать, — сказала она. — Но, учитывая вашу разницу в возрасте,
я не беспокоюсь.
Миссис Розенштейн была давно и безнадежно влюблена в профессора,
однако их отношения оставались чисто платоническими, и оба часто подшучивали
над этим «большим чувством».
— На мой взгляд, это довольно сомнительный комплимент.
В следующий раз, юная леди, я попросил бы вас воздержаться от подобных
высказываний, — парировал профессор с нарочитой суровостью. — Что
касается моей мысли, то я ее повторю: есть какая-то тайна в том, что девушка с
дипломом Колумбийского университета и с такими умственными способностями, как у
нашей Габи, работает официанткой. И я вовсе не уверен в том, что мы должны
непременно эту тайну узнать.
— В наше время не так-то просто найти работу, даже
работу официантки, — практично заметила мадам Босличкова, но даже она
чувствовала, что Габриэлу окутывает какая-то тайна.
На следующий день профессор застал Габриэлу в вестибюле. Она
шла на работу, но время у нее было, и они остановились поговорить. Габриэла
была одета в темно-синее платье с желтыми цветами, которое выглядело
по-настоящему уродливым. Профессор Томас невольно подумал, что даже если нарядить
Габриэлу в мешок из-под угля, она все равно будет выглядеть прелестно.
— Вы на работу? — спросил он ее с отеческой
заботой в голосе. Несмотря на то что день начался относительно недавно,
Габриэла выглядела такой бледной и усталой, словно шла не на работу, а
возвращалась после трудной ночной смены.
— Да, в кафе Баума, — ответила Габриэла, улыбаясь
ему. Профессор возвращался с прогулки, и ветер растрепал его длинные седые
волосы, сделав его еще больше похожим на Эйнштейна.
— Я загляну к вам попозже, если позволите, —
сказал профессор. — Оставьте мне место за одним из ваших столиков,
договорились?
— Конечно, буду очень рада, — Ответила Габриэла,
до глубины души тронутая его искренним участием. Впрочем, и остальные обитатели
пансиона ей тоже понравились, и даже само здание больше не казалось ей таким
мрачным. Выйдя из подъезда и перейдя через улицу, она обернулась и увидела, что
на большинстве окон висят белые тюлевые занавески и стоят цветы и что с
единственного балкона машет ей рукой мадам Босличкова, поливавшая свои канны. У
ног ее, мелко дрожа вопросительно изогнутым хвостом, вилась худая рыжая кошка —
одна из любимиц хозяйки. (Мадам Босличкова уже несколько раз жаловалась
Габриэле, что ее Рыжуля ест вдвое больше остальных, но не толстеет, и что она
собирается показать ее ветеринару.) «Какие милые эти старики, — подумала
Габриэла, махнув рукой в ответ. — Странные, но милые».
В кафе Баума Габриэла пришла минут за двадцать до начала
смены. Тщательно вымыв руки, она получила от хозяйки накрахмаленный белый фартук,
который почти полностью скрывал ее страшноватое платье. Потом мистер Баум
(вчера профессор предложил ей в шутку называть его «герр хозяин», но Габриэла
на это не отважилась) вкратце разъяснил Габриэле ее обязанности. Внешний вид
новой работницы ему весьма понравился. Он даже одобрительно хмыкнул, заметив,
что старенькие туфли Габриэлы старательно начищены, а свежевымытые волосы
перевязаны белой шелковой лентой.
Уже к вечеру мистеру и миссис Баум стало ясно, что в лице
Габриэлы они приобрели настоящее сокровище. Несмотря на то что она работала
первый день, Габриэла не допустила ни одной ошибки, ни одного промаха. Она на
удивление быстро считала в уме, никогда не путала заказы, была вежлива и
обходительна с клиентами и даже в часы наибольшего наплыва публики без труда
обслуживала несколько столиков сразу.
А Габриэла и вправду на удивление быстро освоилась с новой
для себя профессией официантки. Выручало ее то, что в монастыре ей часто
приходилось накрывать на стол сразу для двухсот сестер. Правда, с монахинь она
не получала денег и не отсчитывала им сдачу, но и это далось ей на удивление
легко, так что когда ближе к вечеру в кафе появились профессор Томас под руку с
худенькой миссис Розенштейн, Габриэла уже чувствовала себя так, словно
проработала здесь всю свою жизнь.
