— Завтра же купи себе тетрадь! — не сказал, а
приказал ей профессор.
— Хорошо, — кивнула Габриэла и тут же вздрогнула
как от боли, когда ее собеседник — непреднамеренно, но очень чувствительно —
задел еще одну ее рану:
— Ты никогда не пробовала вести дневник, Габи?.. С
точки зрения самого профессора, это был совершенно невинный вопрос, но, увидев
изменившееся лицо Габриэлы, он сразу подумал: «Разговаривать с ней — все равно
что бродить впотьмах по минному полю».
— Н-нет… То есть вела раньше, но… Сейчас я больше
ничего не записываю.
Спросить, почему, профессор не осмелился. Он уже увидел, что
для Габриэлы это тоже болезненная тема, и был поражен тем, как много в ее
молодой душе незаживших шрамов и кровоточащих ран.
— А что тебе нравится больше — поэзия или короткие
рассказы? — вернулся он к вроде бы безопасной теме, надеясь, что тут не
будет никаких сюрпризов. Впрочем, в глубине души старику нравилось
разговаривать с Габриэлой, и он надеялся, что сможет как-то помочь ей
успокоиться и прийти в себя.
И еще ему нравилось просто сидеть рядом с ней — такой
молодой и прелестной. Габриэла чем-то напоминала профессору его покойную жену
Шарлотту, с которой он познакомился, еще когда сам учился в Вашингтонском
университете. Они поженились через неделю после выпуска и прожили душа в душу
без малого сорок лет. Единственное, о чем жалел профессор, это о том, что они с
Шарлоттой не могли иметь детей. Со временем их заменили студенты и ученики.
Шарлотта тоже преподавала — правда, не литературу, а теорию музыки и основы
композиции. В их квартире в университетском городке всегда было весело и шумно.
Даже в свободное от занятий время Шарлотта постоянно музицировала или сочиняла
стихи, которые тут же перекладывала на музыку и исполняла, аккомпанируя себе на
чем попало — на рояле, на гитаре, иногда даже на простой расческе.
Обо всем этом профессор рассказал Габриэле, и она печально
улыбнулась, не в силах скрыть своей зависти.
— Должно быть, ваша жена была удивительным
человеком, — сказала она, и профессор кивнул.
— Да, — подтвердил он. — Как-нибудь я покажу
тебе наши старые фотографии. В молодости Шарлотта была очень красива; когда мы
поженились, все молодые люди завидовали мне просто до чертиков. Нам тогда было
по двадцать с небольшим, мы были молоды и счастливы. Вся жизнь лежала перед
нами, и сейчас я жалею лишь об одном — о том, что Шарлотта ушла так рано.
Потом он спросил, сколько лет Габриэле, и, когда она
ответила, с улыбкой потрепал ее по плечу своей невесомой, будто пергаментной
ладонью.
— Ты даже не понимаешь, какая ты счастливая, —
сказал он. — Молодость — это самая прекрасная пора в жизни человека, и не
стоит попусту расходовать ее на сожаления по поводу и без повода. У тебя
впереди еще много счастливых лет — много радости, много удач, много прекрасных
и удивительных встреч. В двадцать три года надо спешить вперед, а не
оглядываться назад.
Но Габриэла не могла не оглядываться назад. Прошлое тяжким
грузом лежало у нее на плечах, сдавливало грудь и путалось в ногах, не позволяя
не то что идти дальше, а даже ползти на четвереньках.
— Иногда это бывает очень трудно, — произнесла она
задумчиво. — Хотя бы ради тех, кто остался в прошлом.
— Все мы порой возвращаемся к воспоминаниям. Секрет в
том, чтобы делать это не слишком часто. Надо уметь выбирать — все дурное пусть
остается в прошлом, а все хорошее надо брать с собой в будущее, — возразил
профессор, и Габриэла подумала о том, что плохого в ее жизни было, пожалуй,
чересчур много, а хорошего — мало. Да, она узнала счастье, но оно кончилось слишком
быстро, и теперь даже воспоминание о нем было ужасным.
Но каков профессор! Вся жизнь была у него уже позади, однако
он отнюдь не впал в уныние, а, напротив, продолжал смотреть в будущее с
оптимизмом. Он не утратил ни своего искрометного юмора, ни юношеской энергии,
ни жадного любопытства, являя собой пример, достойный всяческого подражания.
Все обитатели пансиона были хорошими, добрыми, внимательными
людьми, но слишком любили поговорить о своем пошатнувшемся здоровье, о
пенсионных пособиях, которых вечно не хватало, о недавно умерших друзьях, о
погоде, состоянии нью-йоркских тротуаров и обилии на них собачьих куч.
Профессор подобных тем избегал почти демонстративно, зато его очень
интересовала Габриэла, ее будущее и ее дела, за которые он переживал едва ли не
больше, чем за свои.
В тот день они засиделись в гостиной допоздна. Профессор
терпеть не мог карты и никогда не садился играть в бридж с миссис Розенштейн и
остальными, зато он обожал домино и с удовольствием обучил Габриэлу этой игре.
Они сыграли несколько партий подряд. Габриэла все их проиграла, но это не
испортило ей удовольствия. Поднимаясь к себе наверх, она думала о том, как
неожиданно изменилась ее жизнь. Профессор оказался удивительным человеком. С
ним ей было очень интересно. Возраст профессора Габриэлу ничуть не смущал — она
не променяла бы его ни на кого другого. Этот чуткий, деликатный и оптимистичный
старик мог дать сто очков вперед любому юнцу вчетверо моложе себя. Следующей
встречи с ним Габриэла ждала с нетерпением и, уже ложась спать, пообещала себе,
что завтра же купит тетрадь и попробует написать что-нибудь для профессора.
Об этом своем намерении она и сообщила профессору утром
следующего дня, когда шла на работу в кафе. Вечером профессор Томас заглянул к
Бауму и первым делом спросил Габриэлу, осуществила ли она свое намерение.
Сначала Габриэла даже не поняла его. День выдался
хлопотливый, и с самого утра она даже ни разу не присела.
— Какое? — рассеянно уточнила она, занося в
блокнотик заказ: яблочный струдель, кофе и сливки с сахаром и лимоном.
— Ты купила тетрадь? — сурово спросил профессор, и
Габриэла лукаво улыбнулась ему.
— Да, сэр, — ответила она. — Я купила тетрадь
и шариковую ручку. Скажу вам больше — у меня, кажется, появилось вдохновение.
— Я горжусь тобой, — сказал старик. —
Надеюсь, оно не пропадет к тому времени, когда ты вернешься домой и сядешь за
письменный стол.
— Когда я прихожу к себе, у меня уже совсем не остается
сил, — пожаловалась Габриэла. — Ведь я заканчиваю в двенадцать, а
иногда и позже.
Вдобавок она еще не оправилась от потери крови. В больнице
ее предупредили, что может понадобиться несколько месяцев, однако Габриэла не
хотела, чтобы об этом кто-нибудь знал. Профессор Томас совершенно не был
расположен выслушивать ее отговорки.
— Тогда пиши по утрам, — заявил он не терпящим
возражений тоном. — Если ты действительно хочешь стать писательницей, то
должна научиться работать каждый день. Это очень полезно. Развивает необходимую
усидчивость, неплохо тренирует воображение. Как птица не может не летать, так и
настоящий писатель не может обойтись без привычки постоянно работать. Пиши
ежедневно — только так можно добиться чего-нибудь путного, — повторил он и
посмотрел на нее с притворной строгостью. — А теперь, мисс, ступайте и
принесите мне мой струдель и кофе.
