Но против елки, установленной Стивом, никто не возражал. За
исключением одной Габриэлы, остальные жильцы пансиона считали его милым молодым
человеком и сочувствовали поискам работы, которым он посвящал все свое
свободное время. Как сообщила Габриэле мадам Босличкова, Стив был
высококвалифицированным специалистом по компьютерам. Каждое утро он отправлялся
на собеседования в различные компании, к обеду возвращался и, переменив
сорочку, снова уходил. Одевался он безупречно и выглядел одинаково элегантно
что в костюме, что в спортивной куртке, и все обитатели пансиона втайне
надеялись, что рано или поздно Стив понравится Габриэле. Им казалось, что было
бы очень неплохо, если молодые люди подружатся. Но у Габриэлы имелось на этот
счет другое мнение. И хотя Стив неизменно был с ней любезен и вежлив, она всем
своим видом давала понять, что у нее нет никакого желания общаться с ним даже
просто по-соседски.
На самом деле открытость и дружелюбие Стива даже раздражали
ее. Что бы он ни сделал, она рассматривала каждый его шаг как попытку к
сближению и молча злилась. Но Стив не совершал никаких явных бестактностей, и у
Габриэлы не было ни малейшего повода дать ему достойную отповедь.
Незадолго до Рождества Стив купил несколько праздничных
веночков, сплетенных из веточек остролиста и перевитых белыми и розовыми
лентами, и развесил их на дверях постояльцев. Габриэла обнаружила этот сувенир,
уходя на работу, и чуть не вскрикнула от раздражения и бессильной ярости. Она
не хотела быть ничем ему обязанной, она хотела только одного — чтобы Стив
оставил ее в покое. Первым ее побуждением было сорвать венок и выбросить его в
мусорную корзину, но она понимала, что этот ее поступок будет выглядеть
бестактным и грубым. Габриэла была вынуждена сохранить венок, однако это отнюдь
не увеличило ее симпатии к новому постояльцу.
Всю дорогу до кафе она никак не могла успокоиться, так что
даже мистер Баум заметил ее состояние. Габриэла так редко бывала в плохом
настроении, что он не осмелился спросить, что случилось, и лишь шутливо
заметил, что сегодня она, дескать, выглядит не то чтобы очень счастливой.
Впрочем, особого внимания он на это не обратил. До Рождества
оставалась всего неделя, и близость праздников начинала влиять на людей не
лучшим образом. Сам мистер Баум любил Рождество, однако ему было хорошо
известно, что большинством американцев овладевает своего рода рождественский
психоз. Самые приличные и сдержанные люди, задерганные множеством забот и
беготней по магазинам, становились агрессивными или, наоборот, подавленными,
многие переставали держать себя в руках.
Работы в кафе в эти предпраздничные дни было предостаточно.
Количество посетителей заметно возросло, но это были не те завсегдатаи, которые
в обычные дни чинно сидели за столиками и степенно переговаривались за чашкой
чая с пирожными. Сейчас большинство посетителей были незнакомцы. Они забегали в
кафе, торопливо проглатывали заказанное и стремительно исчезали. Многие
приходили сюда покупать пряничные домики, которые миссис Баум пекла каждый год
перед Рождеством. Домики у нее получались очень красивыми; несколько штук было
выставлено в витрине, и одно это увеличивало число посетителей кафе чуть ли не
вдвое.
Сегодняшний день тоже не был исключением. У прилавка
постоянно толклось человек пять покупателей с детьми, которые выбирали себе
самый красивый домик, и воздух в кафе то и дело оглашался их
радостно-восхищенными голосами. В самом деле, пряничные домики выглядели
чудесно. Их крыши были облиты глазурью или посыпаны, как снегом, сахарной
пудрой, а сами домики были разукрашены цукатами, сухофруктами и шоколадом. В
свободные минуты Габриэла тоже любила их рассматривать, размышляя о том, что в
детстве у нее никогда не было ничего подобного. Рождество всегда означало для
нее только дополнительные придирки и безжалостные побои, на которые Элоиза была
особенно щедра в предпраздничные дни.
Габриэла как раз вспоминала одно такое Рождество, когда ее
мать была особенно на взводе из-за того, что сломала ноготь, как вдруг заметила
вошедшую в кафе женщину с маленькой девочкой, одетой в короткую беличью шубку.
Девочка возбужденно подскакивала то на одной, то на другой ноге и, указывая на
один из испеченных миссис Баум пряничных домиков, громко выкрикивала:
— Вот этот, мама! Я хочу вот этот!..
На вид девочке было лет пять. Мать держала ее за руку и
время от времени наклонялась к ней и что-то раздраженно шипела, но девочка не
успокаивалась.
Когда подошла их очередь, девочка запрыгала с удвоенной
энергией и захлопала руками в красных митенках. На голове у нее красовалась
остроконечная красная шапочка с серебряным бубенчиком. Кафе тут же наполнилось
веселым звоном, в котором, как показалось Габриэле, было заключено все
волшебство рождественских праздников. Но не успела Габриэла порадоваться тому,
что хотя бы эта крошка получит сегодня свой рождественский пряник, как девочка
оступилась и неловко шлепнулась на пол.
В следующее мгновение женщина наклонилась и, схватив дочь за
руку, резким рывком поставила ее на ноги. Колокольчик жалобно звякнул, и
девочка, вскрикнув от боли, схватилась за локоть.
— Сколько раз я тебе говорила, чтобы ты прекратила
безобразничать! — закричала женщина. — Теперь ты получила по
заслугам. А если будешь хныкать, Эдисон, я тебе еще всыплю!
Услышав эти слова, Габриэла как вкопанная замерла на месте.
Забыв о клиентах и заказах, она стояла и смотрела на женщину и девочку, которая
плакала, вытирая слезы красной варежкой. Интонация, выражение лица женщины,
слова «я тебе еще всыплю» были слишком хорошо знакомы Габриэле, чтобы она могла
пропустить их мимо ушей. В голосе женщины не было обычного раздражения матери,
задерганного капризами избалованного ребенка, — в нем было что-то
по-змеиному опасное, злобное — такое, отчего в душе Габриэлы шевельнулся уже
почти забытый холодок страха.
Между тем Элисон продолжала плакать, и Габриэла, посмотрев
на нее повнимательнее, обратила внимание на то, как девочка осторожно
придерживает руку, за которую мать подняла ее с пола. Похоже, рука была
вывихнута в локте; Габриэла хорошо знала, как это бывает. Так больно! Однажды
Элоиза точно так же вывихнула ей руку, но, к счастью, отец был дома. Он быстро
вправил вывих, потом пошел к Элоизе и, обругав ее последними словами, исчез на
всю ночь. После этого мать взялась за Габриэлу всерьез и даже подбила ей глаз,
что вообще-то было редкостью. Элоиза старалась на оставлять столь явных
синяков, которые каждый мог увидеть.
Элисон всхлипывала все громче и громче, и красивое лицо ее
матери стало багрово-красным от гнева. Она как раз собиралась шлепнуть девочку
пониже спины, когда Габриэла, отставив в сторону поднос, решительным шагом
подошла к ним.
— Прошу прощения, мисс, — негромко сказала
она, — но мне кажется, у вашей дочери вывихнута рука.
— Не говорите глупости! — отрезала женщина. —
С ней все в порядке, она просто капризничает. Нужен тебе пряничный домик или
нет? — обратилась она уже к Элисон, но та только жалобно скулила, и мать с
такой силой дернула ее за воротник беличьей шубки, что у девочки громко
лязгнули зубы.
