На некоторое время ее оставили одну, и Габриэла снова
унеслась куда-то далеко — в какое-то незнакомое место, где она еще ни разу не
бывала, но и там было тоскливо, жутко и одиноко.
Когда она очнулась, на лице у нее была прозрачная
кислородная маска, от которой сильно пахло какой-то кислятиной, и Габриэлу едва
не стошнило. Каталку, на которой она лежала, куда-то везли. Габриэла видела
проплывающие над ней лампы, потолки и верхние части белых дверей с черными
номерами. «Сейчас мы отвезем тебя в твою комнату», — сказал кто-то, и
Габриэла подумала, что она, наверное, в тюрьме. Здесь ей предстоит отбывать
пожизненный срок за все те ужасные вещи, которые она совершила.
Она всерьез ждала, что кто-нибудь скажет ей: ты виновна в
том-то и в том-то, но не дождалась. Каталку ввезли в какую-то комнату, и
Габриэла почувствовала, как ее поднимают и перекладывают на кровать.
Крахмальные простыни обожгли тело ледяным океанским холодом, но после
перенесенных страданий это было даже приятно. «Закована в холод и лед; весна,
жди — не жди, не придет», — вспомнила она. Кажется, это стихи Шелли. Но,
насколько она знала, Шелли никогда не был на Северном полюсе. А она, по всей
видимости, находилась именно там, на самой макушке Земли, чтобы Богу было
виднее, кому он выносит свой окончательный приговор.
— Продолжайте вливать физиологический раствор, —
раздался в отдалении приятный мужской голос. — Каждые три часа —
переливание крови. И кислород, обязательно кислород…
Потом Габриэла заснула и проспала почти сутки. Дважды или
трижды, потревоженная шорохом близкого движения, она приоткрывала глаза. Теплые
сильные руки поправляли на ней простыню, оттягивали кожу на плече и на сгибе
локтя, и тогда она ощущала легкий укол. К этому времени Габриэла уже поняла,
что находится не в тюрьме, а в больнице. Потом она вспомнила, что с ней делали,
вспомнила донесшийся из тумана жалобный крик какой-то женщины и поняла, в чем
дело. Она потеряла ребенка Джо.
От этой мысли Габриэле захотелось плакать, но у нее не было
сил. Она только несколько раз глухо всхлипнула. Но когда часа через два к ней в
палату пришел врач, она не сдержалась и зарыдала в голос.
— Ну-ну, не надо, успокойтесь, — сказал врач и
потрепал ее по руке. — Я очень вам сочувствую, но медицина, к сожалению,
не всесильна. Не расстраивайтесь так, девочка моя. Вы скоро поправитесь и сами
увидите, что все не так страшно.
Врач был пожилым и очень опытным, но откуда он мог знать,
что значил для Габриэлы этот ребенок. Габриэла поступила в больницу из
монастыря, но врачу даже в голову не пришло, что она может быть послушницей. Он
полагал, что Габриэла скорее всего одинокая мать или дочь чрезмерно строгих
родителей, которую упрятали от позора.
— Вы обязательно поправитесь, — повторил
он, — и у вас будут другие детки, крепкие, здоровенькие, умненькие.
Конечно, потерять первенца — трудно, но не смертельно. Считайте, что вам просто
немного не повезло.
Но от этих слов Габриэла зарыдала еще горше. Она вообще не
хотела иметь детей, боясь превратиться в такое же исчадие ада, какой была ее
мать. Пока у нее был Джо, она могла надеяться, что сумеет начать новую жизнь с
любимым человеком и с ребенком, рожденным от их искренней и чистой любви. Эту
мечту она лелеяла все те два месяца, что продолжались их с Джо тайные встречи,
но теперь все полетело в тартарары. Должно быть, она просто не заслуживала
счастья.
— В первое время, конечно, придется поберечься, — продолжал
между тем врач. — Вы потеряли слишком много крови, и мы едва смогли вас
вытащить. К счастью, бригада «Скорой» сразу начала переливание. Опоздай они
хоть немного, и все было бы кончено.
Врач умолчал о том, что у Габриэлы трижды останавливалось
сердце — один раз в санитарной машине и дважды — в приемном покое. За всю его
долгую практику это был самый тяжелый случай выкидыша.
— Вам придется несколько дней полежать у нас, —
сказал он. — Потом, я думаю, мы отпустим вас домой, но только если вы
обещаете избегать всяческих волнений и тяжелой работы. — Врач
предостерегающе поднял палец. — И, разумеется, никаких танцев, вечеринок
или свиданий! Все это вам совершенно противопоказано по крайней мере в
ближайший месяц. Вам ясно?
Врач старался казаться суровым, но при мысли о том, как эта
ослепительно красивая девочка кружится в танце или смеется, запрокинув назад
голову и сияя своими небесно-голубыми глазами, он не сдержал улыбки. Он был
совершенно уверен, что как только Габриэла выпишется, ей сразу захочется встретиться
с друзьями или, быть может, даже с тем молодым человеком, который сделал ей
ребенка.
Старый врач, конечно, не догадывался, что возникшая в его
воображении картина не имеет ничего общего с жизнью, которую вела Габриэла.
Поэтому он был по-настоящему потрясен, когда увидел в ее взгляде бесконечный
ужас и горе.
— Мой муж умер вчера, — сказала Габриэла хриплым
шепотом. Она действительно считала Джо своим мужем. Формальности не имели для
нее никакого значения — ни тогда, ни тем более сейчас.
Врач посмотрел на нее с сочувствием.
— Мне очень жаль, — проговорил он, качая головой.
Теперь ему многое стало понятно. На протяжении всего времени, пока шла борьба
за жизнь Габриэлы, его не оставляло ощущение, что пациентка не хочет жить и
отчаянно сопротивляется любым усилиям врачей. Она хотела умереть, чтобы быть
вместе с любимым — с человеком, которого она только что назвала своим мужем,
хотя врач сомневался, что они были женаты официально.
В противном случае Габриэле вряд ли позволили бы жить в
монастыре.
— Постарайтесь заснуть, — сказал врач. — Вам
нужно как следует отдохнуть. Ну а потом уже можно будет думать, как жить
дальше.
Он не сомневался, что впереди Габриэлу ждет долгая и
счастливая жизнь. В конце концов, она была еще очень молода, а врач знал, что
молодость — лучшее лекарство и от болезней, и от всех жизненных невзгод.
Когда-нибудь эта беда, это двойное несчастье, которое заставило ее так
страдать, забудется, сотрется из памяти, заслоненное новой счастливой встречей.
А в том, что такая встреча в ее жизни состоится, он не сомневался. Габриэла
была так хороша собой, что врач почти жалел, что не может скинуть годков этак
двадцать пять и снова стать молодым и гибким юношей, каким он был, когда
заканчивал медицинский колледж.
Но пока девочка выглядела так, словно мир вокруг нее
перестал существовать, и, с точки зрения самой Габриэлы, так оно и было. Без
Джо жизнь теряла всякий смысл. Каждый час, каждую минуту она вспоминала их
тайные встречи и свой дневник, в котором она обращалась к нему. Вся короткая
история их любви развертывалась перед ней день за днем, и Габриэла тихо
плакала, когда в ее ушах начинали звучать те нежные слова, которые когда-то
сказал ей Джо. Тело тотчас же начинало отогреваться и слегка подрагивать,
словно откликаясь на ласковые прикосновения его осторожных и сильных рук.
День, когда она узнала, что Джо покончил с собой, вставал
перед ней как в тумане. Она плохо представляла себе лица и слова двух
священников, принесших ей страшное известие, но зато хорошо помнила отчаяние,
охватившее ее при мысли, что Джо ушел навсегда и бросил ее одну. И в этом
Габриэла обвиняла именно себя. Ведь не зря же Джо не захотел взять ее с собой
тем страшным утром, когда бригада врачей, выбиваясь из сил, старалась вернуть
ее к жизни. Она чуть не умерла — Габриэла знала это совершенно точно, но Джо
оттолкнул ее, не позволил следовать за собой, и от отчаяния она сдалась,
позволив врачам вытащить себя из бездны.
