И все-таки он умер — умер тихо, во сне, и так же тихо
отправился на небо, где давным-давно ждала его Шарлотта.
Выключив ненужное теперь оборудование, врачи ушли, а
Габриэла осталась в палате одна. Она молча смотрела на неподвижное, мертвое
тело профессора и отказывалась верить в происходящее. Она даже снова села на
стул рядом, взяла его руку в свою и заговорила с ним так, словно он был жив и
мог слышать ее.
— Вы не можете так поступить со мной, — глотая
слезы, шептала она. — Вы мне так нужны… Не уходите, не бросайте меня одну.
Вернитесь, пожалуйста, я прошу вас…
Но она знала, что все бесполезно. Профессор обрел покой; он
ушел в мир, где над ним были не властны беды, болезни и огорчения. Теодор Томас
прожил большую, полную самыми разными событиями жизнь длиной в восемь с
небольшим десятилетий, и теперь больше не принадлежал ни земле, ни ей,
Габриэле.
Он вообще никогда ей не принадлежал. Господь послал ей его
лишь на короткое время. По ее мнению, слишком короткое, — но Бог рассудил
иначе. Теперь профессор принадлежал только Ему и Шарлотте, и к ним он отправился
в назначенный свыше срок.
И все же Габриэла не могла не чувствовать горечи. Как и все,
кто когда-либо был ей близок, профессор ушел, оставив ее одну. Он ни за что ее
не осуждал, не злился, не сводил счеты. Все их отношения были окрашены
пониманием, дружбой и нежной, почти родственной любовью, которую они питали
друг к другу. Но даже несмотря на это профессор не задержался возле нее ни на
один лишний час, ни на одну лишнюю минуту. Он ушел, воспарил, вознесся куда-то
в другой мир, перебрался в другое время и в другое место, где Габриэла уже не
могла к нему присоединиться.
В палату заглянула сиделка. Она спросила, не нужно ли
что-нибудь, но Габриэла отрицательно покачала головой. Она хотела только
одного: вернуть профессора, но это было невозможно, и Габриэла наконец поняла
это со всей жестокой беспощадностью и бесповоротностью. И, как ни странно, эта
мысль неожиданно помогла ей собраться. Габриэла вытерла слезы и встала.
— Нет, мне ничего не надо, все в порядке. Тогда сиделка
деловито осведомилась, как следует поступить с телом и не было ли у покойного
каких-нибудь особенных желаний.
— Я не знаю, — спокойно ответила Габриэла. —
Мне надо уточнить…
Она действительно не знала и больше того — не знала, у кого
можно об этом спросить. Быть может, у миссис Розенштейн?.. У профессора не было
ни семьи, ни детей, ни родственников — только соседи по пансиону, где он прожил
почти двадцать лет. Печальный финал долгой и интересной жизни. Огромная потеря
для всех них, и в особенности для самой Габриэлы… Профессор научил ее многому,
дал много ценных советов, наконец — заставил поверить в свои силы и помог
почувствовать себя настоящей писательницей. Как она будет без него?
Наклонившись к профессору, Габриэла в последний раз
поцеловала его в холодеющий лоб и снова с пронзительной ясностью почувствовала,
что его больше нет. Дух отлетел, осталась только бренная оболочка — дряхлая,
пустая, никому не нужная. Того, что делало профессора профессором, больше не
было — перед ней лежал труп, похожий на все другие трупы.
— Передайте от меня привет Джо… — прошептала Габриэла
и, выпрямившись, медленно вышла из палаты. Почему-то она не сомневалась, что
профессор и Джо обязательно встретятся.
Лифт доставил ее на первый этаж, и Габриэла вышла в жаркое
июльское утро. Солнце светило ярко и празднично, на небосводе не было ни
облачка, и его акварельная голубизна казалась глубокой и безмятежной. Самые
разные люди окружали Габриэлу, они выходили и входили в двери больницы,
переговаривались, смеялись, и Габриэле это казалось странным, почти диким. Она
еще не осознала, что, несмотря на смерть профессора, которая произвела
переворот в ее душе, мир остался стоять как стоял. Жизнь продолжается для всех
— в том числе и для нее. Габриэле вспомнился тот день, когда она была
принуждена оставить монастырь, и, стоя возле входа в больницу, Габриэла как
наяву слышала за спиной лязг монастырских ворот, навсегда отрезавших ее от
прошлой жизни.
. Она еще долго стояла там и пришла в себя, только когда
дежуривший у дверей охранник, который уже некоторое время с подозрением на нее
косился, подошел и спросил, не может ли он чем-нибудь помочь. В ответ Габриэла
только отрицательно покачала головой. Нет, никто ничем не мог ей помочь.
Поблагодарив охранника, она медленно пошла по улице, держа
путь обратно к пансиону. От денег мадам Босличковой у нее осталось больше
половины, но Габриэла не хотела ни брать такси, ни спускаться в метро. Она
никуда не торопилась, к тому же ей хотелось немного подышать свежим воздухом и
еще раз вспомнить профессора.
И когда она прошла уже порядочный кусок пути, ей вдруг
показалось, что профессор Томас тоже шагает рядом с ней по залитым солнцем
тротуарам. Значит, поняла Габриэла, он вовсе не покинул ее. Он оставил ей так
много чувств, слов, так много самых разных историй, что Габриэла просто не могла
считать его одним из тех, кто когда-то покинул ее, не оставив после себя
ничего, кроме горечи и боли. Да, рассудком она знала, что профессор Томас умер,
но сердце твердило другое, и Габриэле стало легче на душе от сознания того, что
он не предал ее.
Глава 10
Ко всеобщему удивлению, дела профессора Томаса оказались в
порядке почти образцовом. Всем обитателям пансиона он казался человеком,
обладающим порывистым и оттого — несколько неорганизованным характером.
Габриэла предвидела, что им с мадам Босличковой придется, возможно, долго
рыться в бумагах, прежде чем они выяснят последнюю волю профессора, Но их ждал
сюрприз, вызвавший в обоих изрядное удивление. В отдельном ящике стола лежала
аккуратная кожаная папка, в которой оказался запечатанный по всем правилам
конверт с завещанием и несколько листков бумаги с инструкциями. Профессор
желал, чтобы ему устроили небольшую поминальную службу на открытом воздухе и
чтобы над гробом обязательно прочли отрывок из поэмы Теннисона и небольшое
стихотворение Роберта Браунинга, напоминавшие ему о Шарлотте, рядом с которой
он и хотел быть предан земле. В записке также содержалось указание, как
поступить с корреспонденцией, которая была разобрана по алфавиту и содержалась
в огромном шкафу-картотеке в кабинете профессора, и сообщался шифр депозитной
ячейки, которую профессор, оказывается, арендовал в одном из крупных банков в
деловом центре города.
Информация была более чем исчерпывающей, и Габриэла с мадам
Босличковой взялись за организацию похорон. От миссис Розенштейн, которая вела
себя как безутешная вдова, не было никакого проку, но им очень помог Стив,
который — как он сказал — хорошо помнил, как хоронили его отца. Он отыскал
приличное и недорогое похоронное бюро, взявшее на себя все формальности, помог
выбрать гроб и венки и целыми днями пропадал в городе, курсируя между
больничным моргом, страховой компанией и местным отделением социального
обеспечения.
В день похорон все обитатели пансиона отправились на
арендованном лимузине-катафалке на Лонг-Айленд, где была похоронена Шарлотта.
Похороны, как и хотел профессор Томас, были очень короткими и скромными. Были
еще только кладбищенский распорядитель и протестантский священник, который
совершил над гробом сокращенный чин отпевания. Потом Габриэла прочла стихи
Теннисона и Браунинга и — после некоторого колебания — свое собственное
стихотворение, которое она посвятила профессору. Голос Габриэлы дрожал от
переполнявшего ее горя, и если бы не молчаливое присутствие Стива, который
бережно поддерживал ее под локоть, она, наверное, разрыдалась бы. Стив вообще
как мог утешал и помогал им всем. Ему даже удалось реабилитировать себя в
глазах мадам Босличковой.
