— Ты поняла меня, дитя мое? — спросила она, и
сестра Анна, судорожно сглотнув, кивнула.
— Да, я все поняла, матушка.
— Тогда скажи, в чем ты считаешь себя виноватой.
— Это я написала то письмо, — призналась сестра
Анна и снова зарыдала. — Я нашла дневник Габриэлы. В нем она описала все…
как встречалась с отцом Коннорсом в нашей пустой келье, где сейчас архив. О,
матушка, как я ей завидовала! Я не хотела, чтобы у нее было то, что я когда-то
имела, но не смогла удержать.
Да, матушка Григория хорошо помнила это письмо. Оно,
конечно, озаботило и даже напугало ее, но началось все не с него.
Настоятельница уже давно чувствовала, что между ее любимицей и молодым
священником возникла опасная симпатия. Письмо сестры Анны только ускорило
события.
— Ты поступила нехорошо, сестра Генриетта, —
сказала она молодой послушнице. — Ревность и зависть — это грех, который
тебе предстоит искупить молитвами и богоугодными делами. Твое письмо ни на что
не повлияло. Я не придала ему значения, поскольку оно было без подписи. Я
только огорчилась, что одна из моих сестер запятнала себя таким пороком, как
трусость. Что касается твоих подозрений, то они, конечно, не имеют под собой
никаких оснований. Тебя ослепила ревность. Сестра Мирабелла и отец Коннорс были
просто хорошими друзьями. Их связывала не любовь друг к другу, а любовь к
Господу нашему Иисусу Христу и преданность однажды выбранному пути. И если
Габриэла порой позволяла себе кое-какие фантазии, то лишь по молодости и по
неопытности. Ты не должна была придавать этому значения, как не должны мы,
служители Божьи, обращать внимание на соблазны мира. Мы свободны от них,
свободны по собственному выбору, если, конечно, мы хотим быть настоящими
монахинями. Ты понимаешь?..
Она немного помолчала, пристально глядя на послушницу.
— Я рада, что ты все поняла, — сказала матушка
Григория, дождавшись утвердительного кивка сестры Анны. — А сейчас забудь
обо всем и ступай. Все будет хорошо.
Сестра Анна послушно пошла к двери, но на пороге
настоятельница остановила ее.
— Кстати, где сейчас дневник сестры Мирабеллы? —
спросила она.
— У нее в комнате, в сундучке, — ответила сестра
Анна.
— Хорошо, ступай.
И, перекрестив новициантку, мать-настоятельница отпустила
ее.
Как только сестра Анна ушла, матушка Григория немедленно
отправилась в комнату Габриэлы. Там она достала из сундучка тонкую тетрадь в
клеенчатой обложке и отнесла к себе в кабинет. Не читая, она спрятала ее в сейф
и снова вышла. До вечерней молитвы настоятельница успела встретиться с сестрами
Эммануэль и Иммакулатой и с десятком самых старых монахинь. Все они должны были
собраться в ее кабинете после того, как послушницы и молодые монахини лягут спать.
В половине одиннадцатого вечера двенадцать монахинь уже
сидели в кабинете настоятельницы. Все они выжидательно смотрели на матушку
Григорию, видимо, ожидая, что она расскажет им правду о том, что случилось с
Габриэлой и отцом Коннорсом, но настоятельница сразу заявила о том, что в
монастыре циркулируют самые нежелательные слухи и что их задача — пресекать в
корне всякие разговоры на известную тему.
— Священники и монахи прихода Святого Стефана скорбят о
трагической кончине отца Коннорса, — сказала она, — однако
подробности этого дела таковы, что молодым сестрам и послушницам вовсе не
обязательно их знать. Наш долг, — добавила настоятельница, — защитить
сестер от возможного скандала и не позволить им сплетничать между собой, ибо
известно, что празднословие льет воду на мельницу врага рода человеческого.
В своей речи матушка Григория была столь решительна и
сурова, что никто из монахинь не осмелился задать ей ни одного вопроса о
характере отношений между Габриэлой и отцом Коннорсом. Они только поинтересовались,
где сейчас сестра Габриэла, и мать-настоятельница сообщила им то же самое, что
она несколько часов назад рассказывала сестре Анне: острый аппендицит,
операция, больница.
— Сестра Мирабелла вернется, когда будет чувствовать
себя лучше, — закончила она, думая о том, что после удаления аппендицита у
Габриэлы непременно должен остаться шрам и что его отсутствие рано или поздно
будет замечено сестрами. Впрочем, она уже почти не верила в то, что Габриэле
будет позволено остаться в монастыре.
— Так что же, значит, слухи верны? — переспросила
сестра Мария Маргарита, которая сидела, опираясь руками на свою поставленную
вертикально клюку. В монастыре она была самой старой, и потому ей дозволялись
некоторые вольности. — Говорят, эти двое любили друг друга и встречались в
каком-то парке? И из-за этого молодой Коннорс убил себя? Послушницы болтали об
этом все утро…
Прежде чем ответить, матушка Григория мысленно поблагодарила
Бога за то, что о беременности Габриэлы не было сказано ни слова.
— А мы не будем болтать об этом, сестра Мария, — с
нажимом сказала она. — Я не знаю всех обстоятельств смерти отца Коннорса и
не стремлюсь узнать. Когда я встречалась с архиепископом, он совершенно ясно и
недвусмысленно дал понять, что нас это не касается. Давайте же будем добрыми
сестрами и перестанем думать о том, что не должно нас занимать. Душа отца
Коннорса находится в руках Божиих. Мы можем только молить Всевышнего о
милосердии и снисхождении.
Она ненадолго замолчала, пристально глядя на собравшихся.
— Иными словами, сестры, я не желаю больше ничего об
этом слышать. А для того, чтобы ни у кого не возникало соблазна почесать язык,
на всех сестер налагается семидневный обет молчания. Начиная с завтрашнего утра
ни одна из нас, за исключением меня и сестры Иммакулаты, не должна произносить
ни слова. Вслух разрешается только молиться и исповедоваться. Аминь.
— Аминь, матушка, — хором отозвались монахини,
пораженные этой чрезвычайной мерой. Ни одна из них не усомнилась, что
настоятельница действует по прямому указанию архиепископа, и это было
действительно так. Святой отец Флэнеган дал матушке Григории, что называется,
полный карт-бланш в пределах ее полномочий, а эти полномочия были достаточно
широки.
Отпустив монахинь, матушка Григория отправилась в монастырскую
церковь. Там она упала на колени перед статуей Девы Марии и долго молилась,
прося ее помочь Габриэле. Матушка Григория полюбила Габриэлу как родную дочь, и
мысль о том, что ей придется расстаться с ней, была невыносимой. С другой
стороны, она боялась даже думать о том, что будет с ее воспитанницей,
выброшенной в жестокий мир.
В том, что Габриэла совершенно не готова к жизни вне стен
монастыря, настоятельница не сомневалась. История с Джо Коннорсом была тому
самым наглядным подтверждением. Они оба были слишком наивными и чистыми, чтобы
прислушаться к голосу разума и остановиться до того, как стало слишком поздно.
Они были слишком молоды, у них не было опыта, они могли опираться только друг
на друга… Что ж, жизнь преподнесла Габриэле жестокий урок, за который она
заплатила жизнью любимого человека и едва не заплатила своей.
