Настроение в пансионе тоже было тревожным. Утром мадам
Босличкова, которая весь предыдущий вечер просидела у телефона, снова позвонила
в госпиталь и узнала, что состояние Габриэлы не изменилось. Пансионеры,
расходившиеся по делам, обнаружили на входных дверях написанный от руки
информационный бюллетень, в котором хозяйка извещала жильцов, что Габи все еще
без сознания, но врачи надеются на лучшее.
После обеда мадам Босличкова и миссис Розенштейн снова
позвонили в больницу, но новости были неутешительными. Никаких перемен, сказал
им мистер Мейсон — тот самый молодой врач, который занимался Габриэлой вчера.
«Прогноз неопределенный», — добавил он, и две пожилые женщины
всполошились, решив, что Габриэла непременно умрет. Врач объяснил, что, пока
она не пришла в сознание, сказать что-либо наверняка очень трудно, и обещал
непременно позвонить им, если что-нибудь изменится.
Смена кончилась два часа назад, но Питер все еще был на
месте. Врач, который должен был его сменить, позвонил ему в одиннадцать и
сказал, что у его жены трудные роды. Он с шести утра находится вместе с ней в
родильном отделении той же больницы. Питер сразу согласился выручить приятеля,
хотя это означало, что ему придется дежурить вторые сутки подряд. Впрочем, для
него это было в порядке вещей. В сложных случаях Питер оставался в отделении,
даже если ему не надо было никого подменять. В конце концов, именно это и
привело их брак с Лилиан к такому бесславному концу. Но Питер ни о чем не жалел
и всячески оправдывал свою бывшую жену. В последнее время ему все чаще и чаще
казалось, что врач-травматолог федеральной больницы вовсе не должен жениться.
— Что новенького? — спросил Питер у дежурной
сестры, вернувшись из столовой. Утро выдалось довольно тихим: до конца его
смены они приняли только двух пострадавших — десятилетнего темнокожего
мальчика, который сильно обгорел во время пожара в Гарлеме, и восьмидесятишестилетнюю
женщину, которая упала на крыльце собственного дома и заработала перелом шейки
бедра. Ничего экстраординарного. Мальчишку передали в ожоговое отделение, и
Питер отправился обедать.
— Все по-прежнему, — ответила сестра, с
сочувствием глядя на него. Она уже знала, что Питер работает вторые сутки
подряд. — У меня полный термос кофе. Хочешь?..
— Потом. — Питер покачал головой и, скорее по
рутинной привычке, чем по необходимости, зашел в палату интенсивной терапии,
чтобы проведать Габриэлу. Минуты две он стоял возле ее койки, созерцая
показания приборов, потом приподнял пальцем веко здорового глаза.
И в этот момент ему показалось, что лицо Габ — Как тут наша
Спящая Красавица? — осведомился он беззаботно, и сиделка пожала плечами.
Как и велел Питер, она много разговаривала с Габриэлой, но та никак не
реагировала. Сиделка решила, что либо врач ошибся, и это был обычный рефлекс,
либо девушка просто не хотела возвращаться в мир, который обошелся с ней так
жестоко. Такие вещи иногда случались: спасаясь от боли, страданий и
несправедливости, пациент порой отступал так глубоко в себя, что уже не мог
вернуться.
Знаком отпустив сиделку, Питер сел на стул рядом с кроватью
и еще раз вложил палец в ладонь Габриэлы, но ничего не произошло, хотя он
продолжал звать ее по имени и разговаривать с ней. Он уже отчаялся, но вдруг
Габриэла неожиданно шевельнула рукой. Глаза ее оставались закрыты, но Питер
понял, что она услышала его.
— Ты так разговариваешь? — ласково спросил
Питер. — Может, попробуешь что-нибудь сказать по-настоящему?
Ему было очень важно знать, не повреждены ли речевые центры,
и если нет, то способна ли она рассуждать логически и здраво. Но пока Питеру
было бы достаточно одного слова, одного взгляда или звука.
— Как насчет того, чтобы спеть мне какую-нибудь песенку? —
весело предложил он и негромко засмеялся. В любых, самых тяжелых
обстоятельствах Питер умел рассмешить пациента, вдохнуть в него веру в
собственные силы. За это его любили и больные, и сестры. Но главным, что
завоевало Питеру уважение коллег, было, безусловно, его умение возвращать к
жизни самых тяжелых больных, которые уже утратили способность к сопротивлению
или просто не хотели бороться.
— Ну же, Габриэла! — продолжал уговаривать ее
Питер. — Спой мне «Звездно-полосатый стяг». Или «Маленькая звездочка,
свети!»…
И он сам запел эту известную детскую песенку. У него совсем
не было музыкального слуха, и заглянувшая в операционную сестра невольно
улыбнулась. В больнице Питера считали немного сумасшедшим, однако его
«музыкальная терапия» давала порой совершенно удивительные результаты.
— А может, ты предпочитаешь «Алфавит»? — спросил
Питер, прерывая пение. — Он поется на ту же мелодию, что и «Маленькая
звездочка…». Знаешь?..
Так он продолжал болтать и петь, и вдруг Габриэла негромко
застонала.
— Что-что? — быстро спросил Питер, воодушевленный
успехом. — Это был «Звездно-полосатый» или "Отель «Калифорния»? Я
узнал мелодию, но что-то не расслышал слова…
Габриэла снова застонала, на этот раз — громче, и Питер
понял, что она возвращается. Реакция была вполне сознательной.
Тут ресницы Габриэлы снова затрепетали. Опухоль на скуле все
еще мешала ей, и Питер осторожно коснулся ее век кончиками пальцев. Лишь с его
помощью Габриэла сумела открыть глаза. Все еще расплывалось перед ней, но она
сумела рассмотреть рядом с собой очертания человеческих плеч и головы. Губы
Габриэлы чуть заметно дрогнули, и, хотя она не издала ни звука, Питер готов был
завопить от радости. С помощью одного лишь волевого усилия ему удалось
заставить ее вернуться чуть не с того света. Теперь у него появилась надежда,
что, может быть, — пока еще только «может быть»! — Габриэла сумеет
поправиться.
— Привет, — сказал он. — Я очень рад, что ты
вернулась. Нам тебя не хватало.
Габриэла снова застонала. Ее губы так распухли, что она не
могла говорить внятно, но Питер видел, что она старается. Ему очень хотелось
спросить, что случилось и кто сотворил с ней такое, но он понимал, что
торопиться не стоит.
— Как ты себя чувствуешь? — осведомился он самым
беззаботным тоном, на какой только был способен. — Или это глупый вопрос?
На этот раз Габриэла чуть заметно кивнула и сразу же
зажмурилась. Двигать головой было невыносимо больно, и она невольно застонала,
но минуту спустя снова открыла глаза, чтобы посмотреть на него. В ее голубых
глазах застыло страдание.
— Вижу, вижу, как тебе скверно, — пробормотал
Питер с сочувствием. Несколько позднее он планировал дать ей болеутоляющее, но
сейчас делать это не стоило: Габриэла только что пришла в сознание, и Питер не
хотел сразу же погружать ее в наркотический сон, вызванный тем или иным
лекарством. Пока он не выяснит все, что ему необходимо, ей придется потерпеть.
— Можешь сказать что-нибудь еще? — спросил
он. — Петь не обязательно — просто сказать…
Лицо Габриэлы снова чуть заметно дрогнуло. Питер видел — она
пытается улыбнуться ему, но то, что у нее в конце концов получилось, больше
походило на гримасу боли.
