Утром, за два часа до возвращения Питера, Габриэлу навестили
мадам Босличкова и миссис Розенштейн. Они принесли ей открытки и подарки от
всех соседей по пансиону, а от себя купили громадный букет роз, который теперь
украшал собой ее тумбочку и благоухал на всю травматологию.
Но свидание получилось не самым веселым. Сегодня в «Нью-Йорк
тайме» появилась большая статья, в которой перечислялись все преступления
Стива. Мадам Босличкова переживала по этому поводу ужасно. Ей, правда, хватило
ума оставить дома газету, в которой была фотография Стива из полицейского
архива, но зато она почти дословно пересказала Габриэле содержание статьи.
— Подумать только, что такой человек жил рядом с
нами! — то и дело восклицала мадам Босличкова, и миссис Розенштейн
согласно кивала аккуратной седой головой. Обе почтенные дамы пребывали в
расстроенных чувствах; несчастье с Габриэлой совершенно выбило их из колеи. А
тут еще полиция занялась обстоятельствами смерти профессора, к которой Стив
тоже мог быть причастен — расспросам нет конца. На следующий день обе ринулись
в больницу в надежде, что Габриэла как-нибудь их утешит.
Но что Габриэла могла сказать им? Она только надеялась, что
никогда больше не увидит Стива. При одной мысли о том, что она жила с ним в
одной комнате, спала с ним и, в сущности, содержала его, внутри у нее все
переворачивалось. Правда, рано или поздно ей все равно пришлось бы
присутствовать в суде. Но Габриэла рассчитывала, что к тому времени она станет
сильнее, увереннее в себе и спокойнее. Тогда, что бы Стив о ней ни говорил, его
ложь не сможет причинить ей боли.
Когда мадам Босличкова и миссис Розенштейн ушли, позвонил
Иан. Через дежурную сестру он передал, что собирается сохранить за ней место, и
она сможет вернуться на работу, как только достаточно окрепнет. Это сообщение
обрадовало Габриэлу — Иан ей нравился. Она хотела бы и дальше работать в
магазине, хотя денег ей теперь вполне хватало. Переезжать из пансиона она также
не собиралась — теперь, когда Стива больше не было, Габриэла чувствовала себя
там в полной безопасности (уходя, хозяйка сгоряча пообещала ей, что не будет
пускать новых жильцов без справки из полиции).
— Итак, чем ты занималась, пока меня не было? —
спросил Питер, закончив осматривать ее. — Аэробикой? Танцами? Или как
обычно?
— Как обычно. — Габриэла с трудом сдержала
улыбку. — Вчера одна сиделка вымыла мне волосы. Но в ванную меня
по-прежнему не пускают — сказали, что надо дождаться тебя. Зато я уже могу сама
сидеть и есть!
Габриэла сказала это с гордостью — ее победы были еще очень
скромными, но ей не терпелось похвастаться ими перед Питером, которого она была
ужасно рада видеть.
— Что ж, с завтрашнего дня я, пожалуй, разрешу тебе
вставать, — отозвался Питер, делая какие-то пометки в ее больничном
листке. Габриэла действительно поправлялась на удивление быстро — ему еще не
приходилось видеть ничего подобного. — Впрочем, дело было скорее всего не
в биологических особенностях организма Габриэлы, а в силе ее духа. Ее как будто
в одну ночь исцелил ангел Господень.
Потом Питер вспомнил кое-что еще и задал Габриэле вопрос,
который ему захотелось выяснить, как только он увидел ее первые рентгеновские
снимки.
— Когда ты попала в автокатастрофу, Габи? —
спросил он, продолжая что-то черкать в листке предписаний. — На снимке я
заметил следы старых переломов. Твоя грудная клетка выглядит так, словно по ней
прошлись кувалдой.
— Довольно давно. Еще в детстве, — отозвалась
Габриэла, но ее тон показался Питеру странным. Она как будто закрылась от него,
спряталась в свою раковину точно улитка.
— Гм-м… — Ничего иного Питеру просто не пришло в
голову, и он решил поговорить об этом как-нибудь в другой раз. Габриэла явно не
хотела откровенничать, а его ждали другие больные.
Ближе к вечеру Питер снова зашел к Габриэле и принес ей
бутылочку имбирного пива.
— Решил проведать, как ты поживаешь, —
жизнерадостно заявил он еще с порога. — Пока мне не стало плохо… Дело в
том, — пояснил он, заметив удивленный взгляд Габриэлы, — что я только
что поужинал в нашей столовой. Там так здорово кормят, что рядом с кассой
приходится держать специальный аппарат для промывания желудка на случай, если
кто-нибудь отравится. Ты не поверишь, но нам приходится использовать его не
менее четырех раз в неделю.
Он шутил, но Габриэла сразу заметила, что Питер выглядит
усталым. Только сейчас она начала понимать, какая тяжелая здесь работа и как
выматываются врачи, откачивая разных жмуриков. (Когда она впервые услышала от
Питера это слово, она сразу просила: «И я тоже — жмурик?» Питер замолчал и долго
смотрел на нее, потом сказал: «Нет, ты — наша Спящая Красавица, хотя по тебе
пока этого не скажешь».) И, несмотря на это, Питер как мог подбадривал ее,
рассказывал разные смешные истории, просто болтал с ней на разные темы. Вот и
сейчас, привычно усевшись на стул рядом с ее койкой, он принялся расспрашивать
Габриэлу о том, как она решила стать писательницей и училась ли она где-нибудь
этому.
Потом разговор перешел на него, и Габриэла узнала, что Питер
родом с Юго-Запада. Это ее почти не удивило — она уже давно заметила, что ее
лечащий врач чем-то похож на ковбоя. Он был в меру высоким, поджарым и ходил
обманчиво медлительной, почти ленивой походкой, каким-то образом ухитряясь в
два шага преодолеть расстояние от поста дежурной сестры до дверей ее палаты.
Она также обратила внимание, что под белыми больничными брюками Питер носит
ковбойские полусапожки с острыми мысами и скошенными каблуками, которые
придавали ему какой-то залихватский вид.
А Питер с удовольствием разглядывал ее глубокие голубые
глаза, светлые и мягкие волосы и тонкие черты лица. Как он и предполагал с
самого начала, Габриэла была очень хороша собой. И еще она казалась ему
одновременно и очень юной, и очень старой. Габриэла была полна тайн, загадок,
контрастов, и это восхищало Питера, хотя уже много, много раз он замечал в ее
глазах выражение какой-то печальной мудрости. Разумеется, такого урока, что
преподал ей Стив, было бы больше чем достаточно, однако за ее печалью Питер
угадывал что-то большее. Какова вообще была ее жизнь? Габриэла явно не хотела
вспоминать.
Именно поэтому он был рад, когда она стала расспрашивать о
нем, однако и эта тема, похоже, не слишком увлекала ее. Питер все же решился
заговорить о ее прошлом.
— Так где же ты все-таки выросла? — спросил он ее.
— Здесь, в Нью-Йорке, — коротко ответила Габриэла,
умолчав о своем пребывании в монастыре. Эта страница ее жизни была перевернута
и — как она надеялась — прочно забыта. Возвращаться к ней, во всяком случае, ей
не хотелось.
Питер не стал настаивать. Вместо этого он опять стал
рассказывать о себе. Единственный ребенок в семье, он закончил медицинский
факультет Колумбийского университета, где когда-то училась сама Габриэла. Но
этим, пожалуй, и исчерпывалось все, что было между ними общего. Во всем
остальном они были совершенно разными людьми. По характеру Питер был открытым.
В своей врачебной практике ему часто приходилось сталкиваться с последствиями
жестокости и страданиями, но на себе он их не испытывал никогда. В Габриэле же
было что-то такое, что заставляло его предположить: в свои двадцать три года
она перенесла слишком много страшного — такого, чего вполне хватило бы не на
одну жизнь. Но что это было, Питер так и не узнал. Двери ее души были для него
закрыты, и он не знал, как подобрать к ним правильный ключ. Впрочем, сейчас
Габриэла казалась ему больше задумчивой, чем печальной, и Питер решил, что не
станет докапываться до ее тайн.
