— Никакая я не сильная, — прошептала она, тщетно
стараясь справиться с нахлынувшим на нее отчаянием. — И не мужественная!
Почему мне постоянно твердят об этом?..
Горло ее сжало внезапной судорогой, и она не смогла
продолжать.
Настоятельница положила руку на плечо Габриэлы.
— Ты гораздо сильнее, чем тебе кажется, — сказала
она мягко, но убедительно. — Когда-нибудь ты сама это поймешь. Все те, кто
обижал тебя, — просто слабаки… — Тут настоятельница запнулась,
почувствовав, что с ее уст сорвалось не совсем подходящее слово, однако,
поразмыслив, она решила, что лучше, пожалуй, не скажешь.
— Да, слабаки!.. — повторила она с нажимом. —
Ничтожные, слабые людишки. Они боятся смотреть в лицо трудностям, пытаются
самоутверждаться за счет окружающих. И в конце концов, дезертируют с корабля
жизни… — «Как Джо, как твой отец и твоя мать», — подумала матушка
Григория, но вслух сказала:
— Тебе по силам многое из того, что не могут они.
От этих слов Габриэла снова вздрогнула. Она не могла, не
хотела ничего слышать, но, увы, настоятельница сказала еще не все. Самое
трудное, самое тяжелое было впереди.
— У меня есть для тебя печальная новость, —
сказала матушка Григория и ненадолго замолчала. Она не смела сомневаться в
правильности решения архиепископа, хотя его милосердие оставалось для нее все
еще под вопросом. Впрочем, выбора у нее не было. Даже ради Габриэлы
настоятельница не могла нарушить свой обет.
— Ты должна оставить нашу обитель, Габриэла. Так решил
наш архиепископ. Вне зависимости от того, что произошло между тобой и отцом
Коннорсом… — Тут матушка Григория снова ненадолго остановилась. Ей отчего-то
перестало хватать воздуха под взглядом Габриэлы, наполнившимся ужасом. —
Что бы между вами ни произошло, — продолжила матушка Григория, — в
стенах, которые мы пытались возвести вокруг тебя, образовалась изрядная
трещина, которая с каждым днем будет расти и шириться. Мне даже иногда кажется,
что мы получили указание свыше. Господь дал нам понять, что твоя судьба — не
здесь, не в монастыре. Твое место в миру, Габриэла. Так решил Господь, и мы
должны склониться перед Его святою волей.
— Нет, матушка, нет! — вырвалось у
Габриэлы. — Мне всегда нравилось в монастыре, и я хочу остаться здесь!
Пожалуйста! Прошу вас!..
В ее голосе прозвучали истерические нотки. Габриэла теряла
контроль над собой. Вся ее жизнь и судьба зависели от того, что скажет
настоятельница.
Матушка Григория прекрасно это понимала, и ей стоило
огромных усилий, чтобы взять себя в руки и по крайней мере выглядеть спокойной.
— Ты не можешь остаться в обители, дитя мое, —
сказала она тихо, но твердо. — Двери нашего монастыря закрыты для тебя
навсегда, но это не значит, что мы забудем тебя. Ты навсегда останешься в наших
сердцах, Габи. Я обещаю молиться за тебя до самой смерти, но сейчас ты должна
уйти. В гардеробной тебе подберут туфли и два платья из тех, что поступили к
нам для благотворительных целей. Кроме того, архиепископ разрешил выдать тебе
из монастырской кассы пятьсот долларов…
Глаза Габриэлы помертвели, и матушка Григория невольно
вспомнила тот день, когда мать девочки впервые привезла десятилетнюю Габи в
монастырь. Тогда она выглядела так, словно в монастыре с ней должны были
сделать что-то страшное. Сейчас Габриэле предстояло выйти из монастыря в
большой мир, и страх в ее глазах был во много раз большим.
— ..Пятьсот долларов, — повторила
мать-настоятельница, с усилием взяв себя в руки. Архиепископ разрешил взять из
кассы всего сто долларов, и остальные четыре сотни она сняла со своего
собственного маленького счета в банке. Габриэле об этом знать было не
обязательно. — На эти деньги ты сможешь снять комнату. Как только
устроишься — сразу начинай искать работу. Я уверена, что ты быстро найдешь себе
место: Бог дал тебе разум и доброе сердце, и Он защитит тебя. Кроме того, не
забывай про свой писательский дар. Ты не должна бросать это дело, Габи.
Трудись, и когда-нибудь твои старания будут вознаграждены сторицей — ты
подаришь миру прекрасные рассказы и стихи. А пока… Будь осторожна и береги
себя. И помни: куда бы тебя ни занесло, наши молитвы всегда пребудут с тобой.
Ты поступила нехорошо, но ты дорого за это заплатила. Прости сама себя, и Бог
тебя простит.
И с этими словами настоятельница снова подняла руку, чтобы в
последний раз коснуться плеча той, которую она любила как родную дочь.
— Ты должна простить себя, Габи… — повторила
она. — А я тебя прощаю.
Тут Габриэла уронила голову на грудь и залилась слезами.
Рука настоятельницы все лежала у нее на плече, и Габриэле не верилось, что это
— в последний раз, что она должна уйти и никогда больше не увидит ни матушку
Григорию, ни сестер. Монастырь так долго был ей домом — единственным домом,
который у нее когда-либо был, а настоятельница и сестры — ее единственной
семьей. Но она обманула их ожидания и предала их. Лукавый змий победил.
Габриэла доела до конца яблоко с древа познания и должна была навсегда покинуть
Эдем.
— Я… не могу уйти… — всхлипнула она. Это была мольба о
милосердии, но настоятельница только покачала головой.
— Ты должна, Габи. После того, что случилось, ты не
можешь остаться и жить с остальными послушницами и монахинями. Твой уход будет
для них благом.
— Я клянусь… Клянусь, что никому не скажу ни словечка!
— Они знают, Габи. В глубине души все они знают, что
произошло. Ты должна понять, что даже если ты останешься, ничто уже не будет
по-прежнему ни для них, ни для тебя. Ты будешь постоянно чувствовать, что
предала их, и в один прекрасный день ты возненавидишь за это и сестер, и себя.
— Я уже ненавижу себя, — призналась Габриэла,
подавив очередное рыдание. Она убила единственного мужчину, которого любила,
потеряла его ребенка, и теперь ей предстояло лишиться всего остального. По
сути, ее изгоняли из монастыря, и сознание этого наполняло Габриэлу таким
страхом, что она пожалела, что не может упасть мертвой прямо здесь, в кабинете
настоятельницы. Но самое ужасное заключалось в том, что Габриэла понимала —
этого не произойдет.
— Габи… — тихо сказала матушка Григория, поднимаясь
из-за стола, как в день их первой встречи.
Ей было так же тяжело, как и ее любимой воспитаннице, но она
старалась не подавать вида. — Тебе пора идти, Габи.
Габриэла была так потрясена, что перестала даже плакать. Настоятельница
вручила ей конверт с деньгами, удостоверением личности и ее водительской
лицензией. Потом она достала из ящика стола тонкую тетрадь. Это был дневник,
который Габриэла вела на протяжении всего знакомства с Джо. О его
существовании, кроме самой настоятельницы, знала только сестра Анна, но матушка
Григория была уверена, что та будет молчать.
Габриэла сразу узнала свой дневник, и руки ее затряслись.
— Я… Вы… — Она с трудом встала с кресла, и матушка
Григория крепко обняла ее.
