— … призраки утонувших моряков, — улыбнулась Джейни.
— Я слышал про них от своего отца и ничуть не сомневаюсь в их реальности. Многие сочли бы меня сумасшедшим. По крайней мере, чудаковатым. Билли не слишком беспокоило чье-либо мнение, а вот я очень переживал. Наверное, с тех пор страх прослыть ненормальным и поселился во мне.
— Так Билли действительно верил в то, что писал?
Дедушка засмеялся:
— Понятия не имею, моя ласточка. Слушая его россказни, надо было очень внимательно следить, не пляшут ли в его глазах чертики.
«Совсем как в твоих, когда ты принимаешься рассказывать что-нибудь подобное», — подумала Джейни.
«Джейни, красавица моя, видишь ли ты тот камень? — бывало, начинал он. — Когда-то…» И выдавал очередную невероятную историю. Лицо деда оставалось серьезным, на губах не было и намека на улыбку, но в глазах горели задорные огоньки.
— Дедуля, как ты считаешь, почему Билли не захотел выпустить эту книгу в свет? — спросила Джейни. — Я прочла совсем немного, но готова поклясться, что она так же хороша, как и другие его произведения, — если не лучше. И потом, раз уж по какой-то причине существование «Маленькой страны» должно было остаться тайной, зачем он ее вообще выпустил? — Джейни открыла титульный лист и прочла вслух: — «Отпечатано в единственном экземпляре». Это кажется таким… странным.
Она посмотрела на выходные данные: «Гунхилли-Даунз пресс», Джу-стрит, Пензанс.
— Это и впрямь странно, — согласился Дедушка.
— Ты когда-нибудь спрашивал у Данторна, что подвигло его к такому решению?
Дедушка покачал головой.
— Почему?
— Мужчина имеет право на секреты. Женщина тоже.
— Верно. — Джейни ткнула пальцем в нижнюю строчку. — Возможно, нам стоит посетить «Гунхилли-Даунз пресс». Это издательство еще существует?
— Не знаю. Я впервые о нем слышу.
Само селение Гунхилли-Даунз находилось на мысе Лизард, на другом берегу залива Маунтс, и Джейни невольно поинтересовалась про себя, чем же оно могло привлечь издателя из Пензанса.
— Ты только представь, сколько людей могло бы восхищаться «Маленькой страной»! — выдохнула она.
— Джейни, прекрати немедленно, — нахмурился Дедушка. — Я дал слово своему другу. И теперь ты, мой цветик, обязана держать это слово так же, как и я.
— Но… — хотела было возразить девушка, однако только покачала головой: клятва есть клятва. — Я никому ничего не скажу, дедуля, — пообещала она.
— Чай еще остался?
Джейни поднялась, плеснула с полдюйма молока в обе кружки, положила пару ложек сахару в Дедушкину и налила заварку.
— Эта книга — единственная тайна Билла? — спросила она, снова усаживаясь на свой табурет.
— Единственная, которую он попросил меня сохранить. Он ничего не говорил о статьях, посвященных Маусхолу, — должно быть, ты видела папку с ними в том же сундуке, — но я даже не пытался показать их каким-нибудь издателям. Знаешь, как-то духу не хватило: мне кажется неправильным извлекать прибыль из работ умершего друга. Не для меня это.
Джейни накрыла его руку своей:
— И не для меня.
Некоторое время они сидели молча, затем Дедушка хитро прищурился.
— Ладно, моя красавица, — сказал он. — Надеюсь, ты сделаешь мне одолжение?
— Что ты задумал? — насторожилась Джейни.
— О, ничего плохого. Просто сегодня вечером в доме у Чарли Бойда намечается вечеринка и…
— И тебе не терпится показать всем свою внучку.
— Ну, она же у меня одна.
Джейни улыбнулась с искренней нежностью.
— Я с удовольствием пойду туда, — сказала она. — Ведь это даст мне возможность показать всем моего Дедушку.
3
Феликс Гэйвин шел по лондонскому вокзалу Виктория развалистой походкой моряка, коим он и являлся. Высокий широкоплечий загорелый мужчина с темными, коротко подстриженными волосами, бледно-голубыми глазами и маленькой золотой серьгой в правом ухе, он невольно притягивал к себе взгляды женщин — не столько силой, сквозившей в каждом движении, или приятными чертами лица, сколько излучаемой им уверенностью. Он производил впечатление человека, на которого можно положиться.
Одет Феликс был в широкие фланелевые брюки, простую белую футболку, куртку и крепкие черные башмаки. В одной руке он нес увесистый вещевой мешок темно-синего цвета, а в другой — квадратный деревянный футляр, обклеенный переводными картинками — с изображениями портов, куда заходили его корабли, портов большей частью европейских и североамериканских, хотя Феликсу довелось побывать и в Гонконге, и даже в Австралии.
Почти треть из своих двадцати восьми лет Феликс отдал флоту. В последнее плавание он вышел на борту грузового судна «Мадлен», приписанного к порту Монреаля, однако в Мадриде ему пришлось сойти на берег — причиной тому стало письмо, лежащее сейчас в правом кармане его брюк. Вылетев первым же рейсом в Лондон, Феликс рано утром прибыл в аэропорт Гэтвик, где поменял имевшиеся у него деньги на фунты стерлингов, а потом электричкой добрался до вокзала Виктория.
И вот теперь он дожидался другой электрички, которая должна была увезти его в западную часть страны.
Поставив багаж на платформу, Феликс прислонился к столбу и сунул руки в карманы. Пальцы, его коснулись сложенного конверта.
«Здравствуй, Феликс! - так начиналось послание. — Мне неловко обращаться к тебе: в то время как ты засыпал меня многочисленными открытками, я ограничилась только рождественской. Прости. Но ты говорил, что, если когда-нибудь мне понадобится твоя помощь, нужно будет лишь дать тебе знать. Так вот, твоя помощь мне необходима. Можешь ли ты приехать к Дедушке?
Пожалуйста, не сердись на меня. Я ни за что не попросила бы тебя, если бы не была в таком отчаянии.
Заранее благодарна, Джейни».
Весь текст, включая подпись, был отпечатан на машинке. В обратном адресе значился корнуэльский Маусхол, где жил дед Джейни. Именно туда при каждой возможности Феликс посылал свои открытки — несколько строк из длинных монологов, с которыми он обращался к девушке, будучи в море… Там, где она не могла его слышать.
Вздохнув, он потеребил конверт и сложил его в еще более маленький квадратик.
Сердиться на Джейни? Это невозможно! Его чувства к ней всегда были противоречивыми. Он был счастлив тем, что встретил ее; испытывал печаль оттого, что они расстались, и разочарование при мысли о невозможности все вернуть. Впрочем, последнее они и не пытались сделать. Их чудесный роман длился два с половиной года, не омрачаемый никем и ничем, однако последние месяцы ссор, возникавших на пустом месте, но неизменно оставлявших осадок в душе, не прошли даром: однажды выпущенные на волю, обидные слова начинали жить своей собственной жизнью, неумолимо мстя тем, кто их породил.
