В Нижнем их отношения с Вольным поначалу не менялись. Днем
Елизавета занималась обустройством дома, много читала – отец Валерьяна везде,
где жил, собирал богатую библиотеку, – ходила в церковь, заново открывая для
себя красоту и успокоительность православных обрядов, много гуляла, избегая,
однако, появляться на Егорьевой горе. По ночам приходил Вольной. Но время шло,
и все чаще Елизавете выпадали одинокие ночи: Нижний был городом зажиточного
купечества; шайка разошлась здесь вовсю, а воровская жизнь – по преимуществу
ночная. Вольной же был истинное дитя удачи, любившее эту случайную удачу пуще
всего на свете, пуще женских ласк!
Скучая, томясь, Елизавета однажды придумала, как избежать
этого пугающего одиночества: быть с Вольным всегда. И днем тоже!
Не шутка была до этого додуматься. Уговорить Вольного – вот
задачка! Елизавета и тут преуспела. В подвале ее дома уже не раз скрывали
краденое или отсиживались от погони ярыжки; она умела направить стражников по
ложному следу, сбить их с толку барственной холодностью и неприступностью. Она
не сомневалась, что на любое дело сгодится! Первый же выход надолго, если не
навсегда, отбил охоту к подобным предприятиям.
* * *
На Макарьевскую ярмарку шайка добралась на лодке. Сюда
приехали богатые армянские купцы, чьи деньги неудержимо влекли Вольного.
Явившись за два дня до всеобщего разъезда, стали табором
рядом с «армянским амбаром» – так здесь назывался большой товарный склад,
теперь уже порядком опустевший: весь товар обратился в выручку. Таких таборов,
расположившихся возле костерков, в Макарьеве было множество. Ярмарка славилась
по всей Волге, так что они не привлекли ничьего внимания.
Едва рассвело, армянин, хозяин амбара, отправился с корзиною
на базар за мясом (он был большой чревоугодник и стряпал себе сам), а
Данила-мастер потащился следом... Вот с кем Елизавета встретилась с особенной
радостью! Она жалела Данилу, как брата, как товарища по несчастью, ведь они
вместе мучились в строиловском доме. Пока ему, конечно, было не до париков, не
до причесок: вершиною его искусства оставался черный кудлатый парик
Соловья-разбойника, изменивший Вольного до неузнаваемости, до того, что даже Елизавета
его не признала. Общение с «лютой барыней» надолго отбило у него охоту к своему
рукомеслу, так что Данила казался вполне довольным своей новой участью.
Он шел за армянином до самой гауптвахты, располагавшейся не
в дощатом сараюшке, а в солидном рубленом доме, и, поравнявшись с крыльцом, на
коем стоял солдат с ружьем, ни с того ни с сего заблажил:
– Караул!..
Вольной хорошо знал солдатскую повадку. Как он рассчитал,
так и вышло: повязали и крикуна, и случившегося рядом армянина.
Тут уж мешкать не следовало. Наученная Вольным Елизавета с
убранными под зеленую суконную шапчонку волосами, одетая в мужское платье,
кинулась в «армянский амбар», вопя: мол, повязали купца ни за что ни про что!
Прежде армяне, приехавшие в Макарьев вдвоем, не оставляли
товар без пригляду. Теперь же, раз такое дело, товарищ арестованного купца
быстро запер склад, подобрал полы и помчался на гауптвахту разрешать
недоразумение.
Вольному, который только того и ждал, оставалось вломиться в
амбар и спокойно взять кассу.
Елизавета была с ним. Когда эти деньги, которые ей, с ее
состоянием, и даром нужны не были, оказались вдруг в руках, она ощутила прилив
такого восторга, что с радостным визгом кинулась в объятия Вольного.
К тому времени, когда ограбленные армяне со стражею
бросились на поиски воров, в новой, спешно построенной лавке вовсю шла торговля
тесемками, иголками, лентами и прочим галантерейным товаром, загодя же
купленным у лоточников, а касса была закопана под прилавком.
Данила, клявшийся и божившийся, что, мол, обознался и принял
армянина за одного из разбойников, прошлый год дочиста обобравших его на
большой дороге, еще до того, как в солдатских головах начала плестись цепочка
взаимосвязи нечаянного переполоха с дерзким ограблением, теперь отсиживался в
глубине новой лавки, опасаясь на улицу нос высунуть. Поосторожничать следовало
и Елизавете. Но было до того любопытно поглазеть на живой мир русской ярмарки,
что ей удалось уговорить Вольного вместе пошляться меж рядов.
Однако не минуло и получаса этого гулянья, как их приметил
тот самый армянин, коему Елизавета сообщила об аресте его сотоварища, и он
порешил расспросить подробнее этого сведущего парнишку. Кликнул случившийся
поблизости караул; Елизавета и ахнуть не успела, как они с Вольным были
окружены.
Но Вольной так просто не сдавался. Подхватив валявшийся на
земле дрын, он одним махом свалил с ног сразу трех стражников, открыв Елизавете
путь к спасению:
– Беги!
Она не заставила себя упрашивать и, отшвырнув толстого и
рыхлого армянина, пытавшегося ее схватить, пустилась бежать со всех ног.
Кружным путем воротясь в лавку, она все рассказала
соумышленникам и, кабы не Данила, вступившийся за нее, схватила бы здоровенные
оплеухи от разъяренных разбойничков. Они рвались тотчас же идти штурмовать
гауптвахту – выручать своего атамана. Даниле насилу удалось их угомонить –
подождать до вечера. Ежели Вольной до сего времени не объявится – значит, и
впрямь нуждается в помощи.
Он оказался прав. Когда улеглась настоящая тьма и шайка уже
вострила ножи, дверь вдруг распахнулась, и в лавку ворвался Вольной. Правда,
облаченный в женское платье.
Сия баба гренадерского росту, у которой из-под слишком
короткого платья торчали голые ножищи, являла зрелище столь жуткое и уморительное,
что все попадали кто куда, зажимая рты, чтобы не грохнуть от души и не привлечь
ненужного внимания таким безудержным весельем.
Они еще не успели насмеяться вволю, как Вольной схватил
лопату и, в два взмаха вырыв драгоценную армянскую кассу, скомандовал сбор к
отплытию.
Он не рассказывал, как удалось освободиться: не до этого
было. Товар, еще не проданный, пришлось бросить. Елизавета по приказу атамана
торопливо облачилась в женское крестьянское платье (и такое имелось на всякий
случай). Вскоре в лодку, на глазах у сонных стражников, погрузились не шесть
мужиков, которые могли быть в розыске, а только четыре, а при них две бабы,
одна из которых, очевидно, собралась прежде времени рожать, ибо ее стоны да охи
неслись по всей реке (Вольной тужился вполне правдоподобно). И лодка растаяла в
тумане.
* * *
