Фимка соскочила с табурета и, нашарив что-то в складках
балахона, протянула Елизавете горсть монет.
– Возьми вот, – проговорила она. – Возьми и уходи. Тридцать
здесь, тридцать... Как за того плачено!
– Где Федор? – Елизавета ударила по руке Фимки, монеты со
звоном раскатились по всей комнатушке. – Что вы с ним?..
Сильный толчок в спину швырнул ее к печи.
Она ударилась лицом и сползла на колени. С трудом обернулась
и, словно во сне, увидела медленно плывущее к ней каменное лицо Фимкиной
сестры, а в ее руках – топор с лезвием, еще красным от свежей крови... Крови
Федора?!
– Больно много знать хотел, – деловито пробурчала Фимкина
сестра. – Выспрашивал, выглядывал. Вот и ты... Жалко, рано, далеко до Пасхи!
– Красное вино! Красное вино! – раздался безумный шепот.
И не успела Елизавета шелохнуться, как Фимкины руки
по-змеиному обвили ее шею и стиснули с неожиданной силой.
Елизавета с хрипом рванулась. Красное лезвие было совсем
близко. Вдруг смертельное кольцо на ее шее распалось, и пронзительный Фимкин
вой ударил ей в уши:
– Люди! Лю-ди! Смотрят!..
Она кинулась под печку, забилась, извиваясь в судорогах,
словно стремясь заползти в самую малую щель, скрыться от глаз тех, кто толпился
за окнами.
Елизавета увидела множество бледных от лунного света лиц, со
странным выражением печали смотревших сюда, в злодейскую камору.
Сестра Фимки замерла, словно пораженная молнией.
Елизавета смогла наконец подняться. Шатаясь, выбралась на
крыльцо и бросилась к воротам.
Когда она уже схватилась за створку, ее пронзила знакомая
боль в груди. Прижав ладонь к тому месту, где навек осталась незримая жгучая
метина, Елизавета решилась повернуться к кладбищу.
Тихо было. Тихо, темно.
Пустынно. Никого.
Как дрогнуло, рванулось и замерло вдруг сердце!
Никого?.. Но она же видела, видела людей, обступивших
сторожку, молча, сурово и печально глядящих в окна!
Где ж они? Где ж те люди?
Елизавета неуверенно двинулась вперед.
Оцепенелая, молчаливая земля лежала перед нею, и острый,
раздражающий запах будоражил ноздри.
Она быстро пошла к сторожке, уже ничего не боясь, ожидая,
что там-то увидит людей. Но нет... Вдали мирно дремали могилы.
Вдруг в лунном луче у ее ног что-то блеснуло.
Елизавета наклонилась и подняла с земли атласную голубую
ленту.
Это была та самая лента, которую она несколько часов назад,
аккуратно свернув, спрятала под дернину на могиле Неонилы Федоровны. Елизавета
тотчас узнала ее! Только теперь лента была смята и завязана бантом, словно
только что поддерживала чьи-то распущенные кудри, да соскользнула или была
сорвана ветром.
Елизавета вскрикнула, не слыша себя, не зная – что. А ночь
молчала. Немая, страшная ночь!
Елизавета побежала куда-то. Ее провожал безумный бег света и
теней, гонимых ветром. И темные ночные птицы носились, как духи.
Ну почему она была так слепа, о боже?! Почему она была
слепа, когда подошла и встала за окнами, спасая ее, та настороженная,
молчаливая, не имеющая определения в человеческом языке Сила?
Голубая лента холодила пальцы, прожигала до кости. Так,
значит, Неонила тоже была там, за окнами? Смотрела на Елизавету? Шептала ее
имя?
Слезы ослепили Елизавету, и она повалилась наземь.
* * *
Уже близился рассвет, когда она наконец нашла в себе силы
очнуться и встать. Душа была пуста: ни горя о былом, ни надежд на будущее.
Здесь, в этом мертвом безлюдье, умирали все чувства живых.
Вышла за ограду и обернулась на прощание.
Небо светлело, а кладбище меркло, темнело, словно бы
отступало в дальние дали. И казалось, оно уже и не за оградой лежит, а
где-то... где-то в бездне бездн.
То жар, то холод дурманили Елизавету. Завидевши при дороге
темное зеркальце бочажка, свернула туда. Потянулась зачерпнуть воды, но
замерла, увидав, что оттуда, из черной глубины, глядит одинокая звезда –
отражение последней, уже утренней звезды.
Тоска сжимала сердце.
Боже! Почему оставляешь нас неразумными, несмышлеными? Вот
она уходит отсюда, обреченная вовек не узнать, за что был убит человек. Или и
впрямь сгубили его лишь тупое безумие и злое безобразие? Неведомо, неведомо
сие. Неисповедимы пути господни, словно пути небесных звезд...
Елизавета брела по пыльной дороге, устало перебирая в памяти
события ужасной ночи, и ее не покидало ощущение внимательного взора,
устремленного ей вслед. Она шла, томимая желанием обернуться, но принуждала,
молила себя не совершать сего.
Она знала, она почему-то вдруг угадала, чей настойчивый взор
преследует ее.
Там, позади, был он... Едва вступив в невозвратное братство,
он силой своей доброты вызвал неведомые силы, чтобы спасти живую душу, не
допустить гибели невинной.
Елизавета не оглядывалась, ибо не хотела, чтобы от ее взора
он растаял, будто сон, чтобы навеки исчез тот, кто нынче ночью стоял рядом с
призраками. Он – Федор, кладбищенский страж.
Глава 5
Судьба играет
В путешествии, как известно, все зависит от случая: можно
рядом с домом оказаться в беде, можно с легкостью проехать через необитаемую
степь. Елизавете не повезло. Уже, по ее расчетам, близок был конец пути, как
вдруг все заволокло сырой мглою, которая постепенно обратилась в метель.
Вокруг не стало видно ни зги; лошади скоро засеклись
тащиться по вязкой грязной каше. Вдобавок кучер сообщил, что сбился с пути.
Вздохнув, Елизавета велела остановиться и пересесть к ней,
чтобы и лошадям, и самому себе дать роздых. Лавр, блаженно шмыгая носом,
притулился в уголке, даже не стряхнув запорошенного армяка, с коего тут же
потекло.
Елизавета смотрела в окно, уткнувшись в соболий мех капюшона
и радуясь, что надела эту теплую накидку. А вот ноги начали зябнуть. Жаль, не
велела поставить жаровню с горячими угольями. Но ведь Починки не так уж далеко
от города, надеялась, что дорога будет недолгой. А сейчас, в этой мгле,
потерялись всякие представления о времени и пространстве.
