Этот русский старик, до гроба преданный господам своим,
чудился ей кем-то вроде персонажа трагедии Еврипида, слугою рока, посланником
судьбы, вестником бед. Он своим фонарем нечаянно заманил Елизавету в Измайлово,
коего она не достигла бы, даже если бы искала нарочно. Он, почти без расспросов
с ее стороны, открыл печальную тайну сего дома, чуть ли не с порога сообщив то
единственное, что волновало ее в жизни. И зачем теперь отворил он дверь в
мавзолей матери Елизаветы, когда она хочет уже не возврата к прошлому, а лишь
воли отчаянию своему, облегчения в слезах? Не лучше ли остаться в коридоре, не
лучше ли пройти мимо этой двери?..
– Что же вы, графинюшка? – заскрипела тьма голосом Никиты. –
Пожалуйте сюда!
И, повинуясь чему-то более властному, нежели этот старческий
голос, повинуясь новому приказу судьбы, Елизавета переступила порог.
Пламень свечи неровно озарял тюлевые занавеси, хрустальные
флаконы на туалете, полог над широкой кроватью, тяжелые старинные шкафы. Тускло
блеснуло зеркало, и Елизавета отвернулась, до дрожи испугавшись того, что могла
бы увидеть в его глубине.
– Вот, – Никита, привстав на цыпочки, поднял свечу, – вот
портрет княгини-матушки!
Елизавета, с покорностью мученика, ведомого на казнь, повела
взором по тщательно выписанным складкам жемчужно-серого роброна, округлой руке,
унизанной перстнями, по голым плечам, выступающим из черной собольей оторочки;
скользнула к буколькам вороненого парика, блестящим черным очам в обрамлении
круто загнутых ресниц, к мягким, улыбчивым губам... Сиянье радости и красоты
ярче свечи озаряло сей чудный, томный образ, глядящий из глубины лет!
Портрет был великолепен. Но почему же так вскрикнула
Елизавета, почему заслонилась дрожащей рукою, почему задохнулась и вдруг, к
ужасу и остолбенению Никиты, рухнула на пол без памяти?
Портрет был великолепен... С полотна почти тридцатилетней давности,
из обрамления старомодных одеяний и украшений взглянуло на нее юное, нежное,
очаровательное, родное личико Лисоньки!
* * *
Потом ей казалось, что бесчувствием было охвачено лишь тело
ее, но не разум, ибо, придя в себя, она ощутила необычайную четкость мыслей,
словно Некто Всемогущий проник в хаос, царивший в ее сознании уже который год,
и преодолел, преобразовал его, расставив все по своим местам; так что все,
прежде скрытое тьмою, было теперь ясно высвечено и обнажено... Приходилось лишь
изумляться, что она не видела сего прежде.
Боже милостивый! Так вот почему такой ужас отразился в очах
Неонилы Федоровны, когда венчанная жена Алексея открыла ей свое лицо! Вот
почему она рухнула замертво! Подстроив западню для ненавистных Измайловых, она
уловила туда свою дочь, ибо Елизавета была ее родной дочерью... Несчастную
сразило даже не потрясение от свершившегося – скорее осознание, что рок, судьба
непреодолимы, что человек жалок и бессилен в своих попытках противиться им, они
всегда посмеются над ним.
Елизавета вновь поразилась крепостью брони, в которую
заковала себя ее мать во имя мести. Лишила любви дочь свою, обездолила и себя,
и ее, надеясь, что рано или поздно потешит душу на обломках чужого счастья... О
своем-то уже не думала! И только раз – уже после смерти! – встала на защиту
своего дитяти, не одна, а вкупе со всеми теми, кого некогда вывела из подземных
крымских темниц перепуганная, ничего не понимающая Рюкийе-ханым. Если Елизавете
прежде казалось, будто награждена она лишь проклятиями призраков, то теперь
открылись их расположение, благословение, постоянная забота о ней. Таинственный
мир отдал Рюкийе свой долг! Все квиты. Она вновь отправляется одна по новой
дороге...
Нынче так много выяснилось, что, казалось, не остается в
жизни ни одной загадки! Правда, странным было, почему мать отдала именно ей
родовое измайловское колечко? Впрочем, наверняка и сие вскоре прояснится! Но
даже и эта мучительная прежде тайна разом утратила свою важность. Главным было
иное. И даже не то, что лелеемые Елизаветою надежды на отцовские объятия
развеялись без следа, что княжной Измайловой оказалась Лисонька. В новом своем
просветлении чувств и мыслей Елизавета вдруг осознала, что начинала становиться
на путь Неонилы Федоровны – путь неприязни, ожесточенности, отстранения,
недоброго равнодушия по отношению уже к своей дочери. К Машеньке! А
Татьяна-то... Татьяна сказала, что надо назвать ребенка в честь Неонилы... Она,
стало быть, знала? И не разубедила Елизавету, опасаясь ранить ее слишком
больно?
Елизавета прогнала тоску, стиснувшую сердце, и заставила
себя вернуться к прежним мыслям. В них была холодноватая расчетливость, прежде
ею незнаемая, несвойственная ей. Ведь никогда прежде ей и не приходилось думать
о спасении своего дитяти!
А сейчас речь шла именно об этом.
Мало воротиться домой и открыть сердце свое дочери!
Елизавета вдруг поняла, что Машенька не имеет права на имя и наследство
Строиловых; да и она сама – если на то пошло, потому что брак Елизаветы и
Валерьяна не мог считаться действительным. Если прежде Елизавете оправданием
могло быть венчание с единокровным братом, кое не признала бы церковь, то
теперь выяснилось, что она – преступница, двоемужница, от живого супруга
вторично обвенчанная... А значит, не графиня Строилова!
Ей казалось, что мысли эти – обоюдоострый нож, которым она
сознательно и трезво отсекает от сердца все связи с прошлым, с горькой и
ненужной, святой своей любовью. Она резала по живому, но иначе было нельзя.
Невозможно!
Никто и никогда не должен узнать, что 29 августа 1759 года в
Ильинской церкви свершилось венчание Алексея Измайлова и Елизаветы Елагиной. Да
и кому знать? Неонила Федоровна умерла. Николка Бутурлин убит в
Санкт-Петербурге. Погиб в Сербии Алексей... Батюшка, их венчавший, тоже
преставился (Елизавета случайно об этом прослышала, еще когда летом разъезжала
по пожарищам). Живых свидетелей того венчания нет. Осталось найти в церковной
ризнице книги, что велись в 1759 году, и любой ценой уничтожить роковую запись.
И тогда... Тогда останется в живых только память ее сердца. Вечная, неизбывная
боль!
Ну, что же! Надо и это одолеть. Если ее мать смогла вырвать
сердце из груди во имя мести, то ради своей дочери Елизавета тоже сможет сие
совершить. Она ведь всю жизнь знала, что их счастье с Алексеем преступно,
невозможно, так что же изменилось?
Ничего! Но почему новая слеза жжет твое лицо, Елизавета? О
чем ты плачешь? Или смутно прозреваешь, что любви не избудешь, как ни старайся,
как ни рви душу, как ни холоди сердце?..
Легкий шорох вырвал Елизавету из оцепенения. Только теперь
она поняла, что слышит его не впервые, что рядом, пока она думала свою
печальную думу, все время кто-то был.
Никита, наверное. Надо найти в себе силы встать и
распрощаться с этим домом до возвращения хозяев!
