Она была холодна и немилостива к Северьяну, не забыв его
преданность графу Строилову, но страх, который тлел в глазах лакея, не доставил
ей мстительного удовольствия. И потому, когда Северьян безнадежным тоном
поверял графине свою тоску, она грустно усмехнулась над собой: почему при всем
внешнем своем равнодушии к мнению людскому она так жадно алчет всеобщей к себе
любви? Даже если это чувство слагается из благодарности таких ничтожных
созданий, как Северьян. Ответа не было, да и быть не могло, но она согласилась
помочь ему, хотя за дело предстояло взяться ей самой: никому не могла
перепоручить Елизавета выкуп его невесты у Шубина. С этим человеком надлежало
вести себя почтительно!
* * *
О легендарной фигуре Алексея Шубина Елизавета знала сперва
мало и понять не могла того священного трепета и сентиментального поклонения, с
каким относились окрестные баре, даже известные своею грубостью и невежеством,
к сему старику, славному теперь только своими чудачествами. Но, проведав об
истории его юношеской любви к цесаревне, Елизавета не смогла не проникнуться
теми же чувствами, ибо жизнь не часто являет примеры столь самоотверженной
преданности и верности, как история этой любви.
Вот она вкратце.
Роман между молодым гвардейским прапорщиком Семеновского
полка Алексеем Шубиным и дочерью императора Петра завязался, когда ей было лишь
семнадцать. Императрица Екатерина Алексеевна смотрела на него сквозь пальцы,
тем более что увлечение держалось молодыми людьми в относительной тайне и все
приличия были соблюдены.
Однако Анна Иоанновна, вступившая на престол в 1730 году,
следила с особой ревностью за связями той, в ком видела возможную соперницу не
только на престоле государства, но и на престоле женской прелести, так что
любовь к Елизавете была не менее опасна, чем служба ей. Шубин был арестован за
произнесение речей, подстрекающих против существующей власти. Возможно, в
обвинении была доля истины: гвардейцы откровенно предпочитали дочь Петра никому
не известной курляндской барыне. Но вернее всего наказание здесь опередило
преступление. Как бы то ни было, Алексей Шубин сполна заплатил за любовь
цесаревны. В Тайной канцелярии ему предъявили обвинение в государственной
измене, пытали, били кнутом, затем отправили в вечную каторгу куда-то в Сибирь,
лишив дворянского звания и запретив под страхом строжайшей меры упоминать свое
имя и былое звание.
Казалось, о нем забыли все. Все – кроме Елизаветы
Петровны!.. Прошло десять лет, и уже на четвертый день после своего восшествия
на престол она отдала приказ о розыске и возвращении в столицу
ссыльно-каторжного Алексея Шубина.
Но исполнить сие приказание оказалось почти невозможно: это
имя было неизвестно даже в канцелярии сибирского губернатора. С трудом удалось
установить, что указание о ссылке Шубина давал фельдмаршал Миних, сам теперь
сосланный в Пелым. К нему был отправлен императорский курьер, которому Миних и
указал место на самом краю богом забытой Камчатки. Наделенный чрезвычайными
полномочиями поручик Семеновского полка Булгаков ринулся туда и... не нашел
Шубина ни в одном остроге.
Дело казалось конченым. Помогла случайность. Обследуя
остроги второй раз и не скрывая отчаяния, Булгаков произнес в присутствии
арестантов: «Что же я скажу государыне Елизавете Петровне?!» И тут кто-то из
толпы каторжников отозвался: «А разве теперь Елизавета Петровна государыней?!»
Это и был Шубин, доселе не решавшийся открыться императорскому нарочному.
Тут же тронулись в путь. Мчались десять тысяч верст в
столицу сменными тройками, загоняя насмерть лошадей, и через три месяца Шубина
привезли в Петербург.
Бог весть, чего ждали былые любовники от этой встречи!
Однако если Елизавета Петровна, сделавшись императрицею, осталась прекраснейшею
из женщин, то перед нею оказался преждевременно постаревший, изможденный
человек с обезображенным оспою лицом... Прошедшее вернуть оказалось невозможно.
Тем более что в сердце Елизаветы Петровны давно царил другой – Алексей
Разумовский, ее морганатический супруг. Но почести человеку, пострадавшему лишь
за свою любовь, воздали сполна. Шубина, вновь зачислив в Семеновский полк,
произвели в генерал-поручики; наградили орденом Святого Александра Невского;
пожаловали поместье – любимое императрицею богатое нижегородское село Работки,
когда-то подаренное ей отцом, с прилегающими к нему деревнями; определили
пенсию. Поскольку здоровье Алексея Яковлевича было окончательно подорвано
каторгою, то службе и пребыванию при дворе он предпочел участь провинциального
помещика. Здесь, в Работках, он встретил известие о смерти возлюбленной
императрицы, и одному господу ведомо, что шевельнулось в тот миг в его душе!..
* * *
Знакомство Шубина с графиней Строиловой было шапочное: ни
разу муж не брал ее с собою, когда езживал по гостям. Ну а на похоронах его
Алексей Яковлевич, конечно, появился, приложился к ручке вдовы – вот и все
знакомство. Прежде чем просить его об услуге, Елизавета заручилась добрым
словом Потапа Спиридоныча Шумилова, бывшего в дружбе с Шубиным. После этого в
Работках ее ждали с распростертыми объятиями, и она сама смогла убедиться, что
баснословные слухи об этом имении и его владельце нисколько не преувеличены.
Еще на въезде в Работки ее поразили черты жителей. Среди
светловолосых, светлоглазых русских мелькали лица, напоминавшие калмыков или
ногайцев, только еще более плоские и узкоглазые. В довершение ее изумления
почти вся прислуга в Работках была такова же. Подметив ее любопытствующие
взгляды, хозяин пояснил запросто, как давней знакомой:
– А это мои камчадалы! Надобно вам знать, графиня, что в
каторге всех нас насильно женили на туземках. Постигла и меня сия участь. А у
супруги моей, по обычаю тех краев, имелась целая куча юных родственниц, кои,
пользуясь моим мягкосердечием, потребовали, чтоб я вывез в Россию и их.
Девчонки подросли, пришлось их замуж отдавать. Вот и пополнился мой штат
смуглоликою прислугою.
Елизавета только головой покачала. Уж на что ей случалось
углубиться в дали дальние, но Камчатка... Это просто невозможно представить!
– Сударь, Алексей Яковлевич, расскажите о той земле! –
осмелилась она попросить. Ответом ей была извиняющаяся старческая улыбка.
– Простите великодушно, матушка, но я столько внушал себе
забвение сего времени страданий, что наконец и впрямь все забыл.
И, вновь улыбнувшись, Шубин отдал все внимание обеду.
