Татьяна перевернула вверх дном комнату Елизаветы,
переворошила все ее платья, сама не зная толком, чего ищет. Какой-нибудь вещи,
которая подтвердила бы ее уверенность в том, что на Елизавету напущена порча.
Но как? Кто мог это сделать?! Не было в округе ни одной знахарки, ворожейки,
колдуньи, которой оказалось бы под силу вынуть след, или надеть хомуты, или
навести иную порчу на человека, которого оберегала Черная Татьяна. И все-таки
она впервые столкнулась с тайными чарами, превосходящими ее силу, и порой ее
охватывал истинный ужас: а вдруг она не одолеет эту враждебную, пронзительную
мощь?! Она сняла с Елизаветиной гребенки волосок и водила им в чашке с водой,
потом украдкой дала ей эту воду испить. Ничего не произошло. И от этой воды
Елизавете не полегчало.
Татьяна очень любила Елизавету, но она любила и себя, и свое
ведовство, гордилась им. Теперь самолюбие ее было уязвлено... Минуло еще
несколько пагубных дней, прежде чем Татьяна скрепя сердце призналась, что
бессильна исцелить графиню, а потому надо идти за помощью.
Ах, если бы она могла взять с собой хоть кого-нибудь! Лучше
бы Вайду, который был смел, как бес, никого и ничего не боялся. Конечно, таков
же был и его молодой русский дружок, Соловей-разбойник. Даже еще отважнее. Но
Вайда по крови своей цыганской стоял ближе к тайному, темному миру, чем
русский. Каковы бы они ни были, Татьяне предстояло сделать все в одиночку.
Решившись наконец, едва дождалась ночи: так хотелось
покончить со всем поскорее. Прежде чем уйти, сняла крест и постояла над
дремлющей Елизаветою, с тоскою думая, увидит ли она вновь свою девоньку? Если нет,
то кто же откроет ей тайну ее рождения, кто залечит боль, причиненную этой
тайною?..
Но время шло, медлить больше было нельзя, и Татьяна, накинув
большой черный платок и кожушок, выскользнула во тьму.
«Только бы снег не пошел, – думала она всю дорогу до
деревенского кладбища, – только бы не запорошило!» По счастью, ноябрь начался
ветрами, поэтому Татьяна без труда отыскала могилу, где всего лишь месяц назад
похоронили добродушного и веселого парня из дворовых, Костю Хорошилова, который
вдруг ни с того ни с сего слег в жару, иссох весь и сгорел за какие-то две
недели от неведомой хвори, очень напоминавшей болезнь Елизаветы. По деревне
расползлись слухи о порче, наведенной на сильного, здоровущего парня. Поскольку
Костя очень часто (и незадолго до своей смерти тоже) ездил в Нижний с
поручениями графской кузины, то, судачила деревня, в Нижнем его и испортили. У
Татьяны были смутные подозрения, что зараза, напущенная на Елизавету, исходит
оттуда же, хотя трудно было увязать давнюю, еще майскую, поездку в город Анны
Яковлевны и теперешнюю болезнь графини. «Но так или иначе, – подумала Татьяна,
– сейчас я все узнаю доподлинно».
Ей ничуть не было страшно на кладбище! Она боялась только
неведомого, а ведь мертвые – те же люди, только существующие в ином мире.
Поэтому она безбоязненно улеглась на Костиной могиле, закрыла глаза и принялась
терпеливо ждать ответа на свой вопрос.
* * *
Елизавета в эту ночь прeбывала в некоем странном состоянии
между дремотой и бодрствованием, что не мешало ей видеть сон.
Ей снилась женщина в черном платке и кожушке, которая вышла
с деревенского кладбища и побрела по голому, исхлестанному ноябрьским ветром
лесу, внимательно вглядываясь в поваленные деревья, словно искала что-то. При
этом Елизавете снилось, будто бы эта же самая женщина, словно раздвоившись,
лежит на одной из могил, сложив руки на груди, словно покойница. Она была очень
похожа на Татьяну, но Елизавета даже и во сне помнила, что Татьяна каждую ночь
проводит возле ее постели, и потому без страха смотрела свой сон.
Женщина в черном все ходила по лесу, пока не набрела на
поваленную осину и радостно всплеснула в ладоши: это оказалось именно то, что
она искала. Постояла над осиною, словно набираясь сил, и вдруг перекинулась
через нее слева направо! В то же мгновение женщина исчезла. Вместо нее возле
осины оказалась поджарая черная собака с острыми, настороженными ушами и
пушистым хвостом, которая, несколько раз оглянувшись и попробовав голос, сперва
неуверенно, потом все смелее побежала в Любавино, к графскому поместью. Здесь
она и залегла в кустах возле маленьких боковых ворот, вытянув лапы и умостив на
них красивую, умную морду, внимательно глядя на дорогу, словно ждала кого-то.
Елизавете так хотелось ее приласкать, погладить по гладкой
шерсти, что у нее даже ладони загорелись. Но ведь это был всего лишь сон! И,
поскольку во сне время обладает волшебным свойством замедляться или ускоряться,
она ничуть не удивилась, когда увидела, что по дороге из Нижнего мчится какое-то
существо, приближаясь с невероятной, сказочной скоростью, словно бы оно не
бежало, а летело, не касаясь земли.
К изумлению Елизаветы, это оказалась большая черная свинья.
По тому, как напряглась собака, какая дрожь пробежала по ее
туловищу, стало понятно, что свинью-то она и караулила; однако не тронулась с
места, притаившись, лежала и глядела, как свинья, похрюкивая и мелко сотрясаясь
своим жирным черным телом, подбежала к столбу, на котором держалась левая
створка ворот, и начала быстро-быстро рыть носом мокрую землю.
Собака бесшумно приподнялась, вытянулась вся, напряженно
наблюдая за свиньей... Шерсть на ее загривке вздыбилась, и Елизавета увидела,
как там, где роет свинья, что-то выбивается из земли с такой силой, что сама
земля и столб ворот мелко трясутся, будто в припадочной пляске. И чем быстрее
рыла свинья, тем холоднее становилось Елизавете; сердце вдруг заныло так,
словно на него налегла чья-то ледяная рука. И всем существом своим, перед
которым уже как бы разверзлась могильная тьма, она взмолилась о помощи... Она
знала, что если свинью сейчас не отогнать, то уже не снять эту тяжесть с
сердца!
Чудилось – собака услышала ее немой крик. Подобно черной
молнии, метнулась она к воротам и хватанула свинью за толстую ляжку. Та
огласила округу пронзительным визгом и отскочила от столба, который тотчас
перестал плясать, словно испугался.
