Глаза их не отрывались друг от друга, но ее пальцы
действовали все бесстыднее, все настойчивее. Он качнулся взад-вперед, невольно
вторя ее движениям, ускоряя их, поддаваясь наслаждению. Она следила за его
каменно-неподвижным лицом... Тело оказалось податливее! Она крепко сжимала его
плоть... Но держит ли она в руках его душу? И вот он сдался, медленно зажмурился,
стиснув зубы и едва сдерживая стон. Она улыбнулась, приоткрывая пересохшие
губы:
– Люби меня!
Это звучало как приказ. Короткий, хлесткий. Его нельзя,
невозможно было ослушаться!
Он вмиг скинул остатки одежды и рухнул на постель так
стремительно, что взвившийся ветерок погасил свечи, и он не успел увидеть, как
по ее губам пробежала улыбка, в которой было что-то мстительное...
* * *
Вскоре после той странной ночи, когда Елизавета наконец-то
выздоровела, началась настоящая зима. Потому, когда граф Строилов отправился на
именины к своему соседу Шубину в Работки, он велел елико возможно утеплить
зимний возок (тот самый, на запятках которого Елизавета когда-то впервые
прибыла в Любавино). Хотя на праздник были званы все окрестные помещики со чады
и домочадцы, Валерьяну и в голову не взошло взять с собой жену; компанию ему
составила в пух и прах разряженная Анна Яковлевна, в мехах и новом парике,
который ей только на днях тайком привезли из Нижнего.
Возок был весь устлан мехами. Граф с кузиною в лисьих шубах
под лисьими одеялами возлежали на перинах и попивали жженку (тут же, в карете,
была установлена малая печурка), то подремывая, то развлекаясь привычным
образом, то забавляясь с легавой собакой, которую везли в подарок Шубину. Чтобы
эта молодая охотничья сука не боялась выстрелов, Валерьян палил из пистолета,
нимало не обращая внимания на неудовольствие Анны Яковлевны: минуло то время,
когда ее прихоти и капризы имели для него какое-то значение!
День приклонялся к сумеркам. Истратив весь припас пороху и
заскучав, Валерьян вознамерился было вздремнуть: ехать предстояло еще час, а
там, в Работках, уже не отдохнешь – в ночь предстояло самое торжество! – как
вдруг снаружи донеслись выстрелы и отчаянные крики лакеев.
Кибитка резко стала.
– Что там еще?! – взревел Строилов, прорываясь сквозь перины
к обмерзлому окошечку в боковой занавеси и пытаясь очистить его ладонью. Но не
смог ничего разглядеть, потому, раздернув боковину, высунулся наружу. И тотчас
получил сильнейший удар по голове, от коего все завертелось перед его
глазами...
Соображение вернулось к нему не прежде, чем граф ощутил
сильнейшую морозную хватку и, открыв глаза, обнаружил себя стоящим прямо на
снегу босым и едва одетым. Руки его были связаны, на шею накинута петля, конец
которой держал чернобородый, одноглазый, похожий на цыгана мужик вида столь
угрожающего, что ругательства и проклятия замерли на устах.
Из повозки вывалилась Аннета. Следом выскочил молодой
красавец, зеленые глаза которого блеснули насмешкою при взгляде на «лютую
барыню». Та рухнула к его ногам, умоляя умилосердиться, пощадить ее женскую
честь и отпустить с миром.
На румяное лицо светлокудрого разбойника взлетела белозубая
ухмылка:
– Это ты помилуй меня, барынька! Отпущу, отпущу тебя, даже
если просить-молить станешь, чтоб крепче держал. На что мне такое сухое да
жесткое мясо? Я девок пышных люблю, чтоб на головах у них не дохлые волосья, а
русые косоньки кудрявились! – И он прошел мимо, больше не взглянув на Анну
Яковлевну.
Тут из толпы налетчиков выступил не кто иной, как
Данила-парикмахер, при виде коего Аннета издала дикий вопль ужаса. Но он ей
ничего не сделал, а только походя смахнул с головы соболий капор вместе с
париком. Валерьян счел, что у него начинается предсмертный бред, когда увидел,
что старательно прятала от него любовница все эти годы.
Аннета упала ничком, задергалась в яростных рыданиях, тщась
хоть в сугроб закопать плешивую головенку. Двое разбойников схватили ее за
руки, за ноги и, раскачав, зашвырнули в сани, к задку которых привязали графа.
Сани полетели по лесной дороге. Валерьян принужден был
бежать следом, пока не упал и не отдался на волю божию. Возблагодарил было
судьбу, когда лошади стали; угадав же, что ему уготовано теперь, взмолился о
пощаде. Да его никто слушать не желал. Разбойники, в числе коих был и Данила, и
тот, схожий с цыганом, подхватили его под микитки и, подтащив к недавно ставшей
Волге, с криками:
– Крещается царь Ирод! Крещается Сатана! – кинули на тонкий
лед, который вмиг проломился. Граф ухнул в купель столь студеную, что умер еще
прежде, чем разбойники, желавшие продлить пытку, вытянули его на поверхность.
Своей смертью граф лишил их удовольствия покуражиться,
потому они торопливо бросили его в самые дряхлые сани, запряженные хилой,
старой лошаденкою. К облучку привязали кучера Лавра, наказав гнать вовсю и не
останавливаться нипочем, ежели хочет быть жив; двух лакеев, крепко выдрав,
пустили восвояси. К мертвому графу в бесстыдной позе накрепко прикрутили его
донага раздетую любовницу. Затем одноглазый сунул коняге под хвост зажженный
прут, отчего она, взревев, взбрыкнула и во всю прыть ринулась по дороге обратно
в Любавино. И скакала так до самой деревни, пока не пала прямо в оглоблях.
Стояла глубокая ночь, когда мертвого графа Строилова и чуть
живых Лавра и Анну Яковлевну принесли в барский дом крестьяне, разбуженные
дикими криками «лютой барыни». Ее не сразу признали. Однако поверили старому
Лавру и доставили плешивую госпожу куда велено, сдав с рук на руки ничего со
сна не соображавшей дворне.
Подхватились Елизавета с Татьяною, прибежали, захлопотали,
приказав жарко топить баню, греть воду, тащить топленого медвежьего жиру,
водки... Но все это помогло одному только Лавру. Сама Анна Яковлевна, не
промучившись и получаса, скончалась, найдя в себе силы напоследок пробормотать
почернелыми губами:
– Все сжечь, все платья мои и наряды, чтобы эта не могла их носить!
Она метнула еще один, уже угасающий, ненавидящий взгляд на
Елизавету. И умолкла навеки.
* * *
Об этом случае ходили долгие разговоры. Из Нижнего послан
был следователь, с пристрастием допросивший всех крестьян, дворовых, графиню,
соседей и даже Потапа Спиридоныча Шумилова. На подозрении были прежде всего
родственники бывшего старосты, утопшего в болоте, куда его с сыновьями загнал
разыгравшийся Строилов, а также крепостной Федор Климов, тоже точивший зуб на
графа. Правду сказать, мало кто его не точил, но история Климова была в своем
роде особенная.
