Ужас объял Елизавету! Не рассуждая, не думая, даже не крича
больше, она бросилась бежать. Конечно, в кромешной тьме сразу перепутала
направление и через два шага тяжело ударилась в стену. Тут же повернулась – и
понеслась обратно, слепо вытянув руки, стараясь все время касаться обшивки,
чтобы не сбиться. Она не слышала топота за спиной, но какой-то легкий шелест,
напоминающий шорох несомых ветром осенних листьев, раздавался непрестанно. Всем
существом своим она ощущала преследование, и преследователь этот был так
близко, что мог бы схватить ее в любой миг. Почему-то он не делал этого, и было
еще страшнее.
Елизавета бежала со всех ног, однако, услышав журчание воды,
все же сообразила, что здесь надо быть осторожнее, чтобы не свалиться в карцер.
Она постоянно скользила ладонью по стене, и сердце ее приостановилось, когда
чьи-то холодные пальцы вдруг схватили ее руку, оторвали от стены – и резко
толкнули Елизавету к обрыву.
Она каким-то чудом устояла на самом краешке, резко
повернулась, слепо замахала, пытаясь достичь своего губителя, но поймала лишь
тихонько хихикающую темноту. И снова побежала, ловя ладонью стену, чувствуя за
спиной запаленное, как у нее самой, дыхание, то делая резкие рывки, то
откидываясь в сторону, чтобы ускользнуть от цепких рук, которые все время были где-то
рядом, словно бы ее преследовали одни эти тяжело дышащие руки!
Казалось, бежит она страшно долго. «А вдруг не найду дверь?»
– обожгла мысль столь страшная, что Елизавета невольно вскрикнула – и тут же
увидела узкое отверстие, из которого тихо струилось золотистое свечение.
За спиной раздался короткий яростный визг – и кто-то
вцепился в плечи Елизаветы с такой силой, что она едва не опрокинулась
навзничь, однако успела рвануться вперед, наклониться, ощутив тяжесть на спине,
и кто-то упал ей под ноги, однако тут же вскочил. Елизавета мельком увидела
невысокую женскую фигуру, тянущуюся к ней, – и, набросив на нее плащ, который
так и прижимала к себе все это время, с силой оттолкнула свою противницу.
Запутавшись, та свалилась, забившись, пыталась вскочить, но Елизавета уже
перескочила через нее и, ворвавшись в свою комнату, с неожиданной силой
вдвинула на место дверь. Послышался тихий щелчок – и та неразличимо слилась со
стеной. Не веря в спасение, Елизавета схватила табурет и занесла над головой,
ожидая, что дверь вот-вот снова откроется, а перед ее остановившимся взором все
маячила худая малорослая фигура в облаке всклокоченных волос, мелькали, норовя
вцепиться, тонкие руки, высунувшиеся из рукавов синего платья...
Теперь эти руки и рукава преследовали Елизавету в кошмарных
видениях.
Женщина в синем платье! Растрепанные волосы и худощавая,
почти детская фигурка. Да ведь Елизавета уже ее видела – там, во дворе, когда
ушла от Данилы! Думала, это тоже узница или ссыльная, однако едва ли такая
попала бы в потайной ход и действовала столь смело.
Сумасшедшая? Похоже. Или люто ненавидящая Елизавету...
За что, за что?
Было от чего биться в кошмарах!
Елизавета так перепугалась, что, не сомкнув ночью глаз ни на
минуту, нагромоздив под шандал, открывающий секретную дверь, столы, кресла и
стулья и едва дождавшись утра, попросила Глафиру снова ночевать у нее. Конечно,
свою баррикаду она убрала, и единственной причиною в глазах Глафиры было то,
что ей просто жутко одной.
Конечно, монашенка удивилась. Но прямо отказываться не
стала, отговорилась лишь тем, что Кравчук не позволит. Узница принялась
умолять.
– Нет, – поджала губки Глафира, – на тюфячке под дверью
валяться не буду.
– Ради бога, – воскликнула Елизавета, – спи где хочешь! Да
хоть на моей кровати!
Глаза Глафиры блеснули.
– Хорошо, – смиренно потупилась она. – Я попрошу господина
начальника. Скажу, ты чего-то с ума сходишь, боюсь, мол, как бы чего над собой
не наделала, надо бы приглядеть...
Елизавета уставилась на нее с восхищением. Она мало что
знала о тихой и пронырливой монашке, но уж ее приспособляемость к любой
жизненной беде, радости, удобству или неудобству была замечательная. И узница
не сомневалась, что Глафира сумеет убедить Матрену Авдеевну, а стало быть,
Кравчука в том, что ей просто необходимо ночевать здесь!
Так оно и получилось. К вечеру Глафира появилась.
По-хозяйски разобрала постель, взбила перину и подушки и начала раздеваться, с
трудом скрывая самодовольную улыбку. А Елизавета глядела на нее с
благодарностью – и жалостью. Господи, как же мало радости в жизни этой
Христовой невесты, коли такая мелочь, как удобная постель, доставляет ей
наслаждение!
Оставшись в наглухо застегнутой до подбородка рубахе,
Глафира заплела жидкие, бесцветные коски и скользнула под пышное одеяло с таким
сладострастным стоном, что Елизавета едва подавила улыбку, возясь на своем
жестком тюфячке в углу, за шторою, подальше от страшной потайной двери. Пока
Глафира блаженно урчала, перекатываясь по перинам, Елизавета подобрала колени к
подбородку, замоталась в тощее одеяльце, подложила под голову руку – и
мгновенно уснула без всяких страхов и предчувствий, упав в сон, словно в воду.
* * *
Ее разбудил легкий шелест, напоминавший шорох осенних
листьев, гонимых ветром. Со страхом глянула в сторону потайного хода – темно,
хоть глаз выколи. Какое-то время лежала неподвижно, боясь пошевелиться,
вслушиваясь в тишину, и не заметила, как сон опять сморил ее.
Приснилось Елизавете, что идут они с Алексеем по какому-то
болотцу: он – закатав штанины до колен, она – высоко подбирая юбки, будто не
замочить, не испачкать одежду было для них самым важным. Вода в болотце
ледяная, ноги закоченели, от них поднимается к сердцу холод, холод... Недоброе
предчувствие туманит душу, и вдруг с кочки сорвалась змейка и впилась в ногу
Алексея. И словно все вокруг только этого и ждало: болото исчезло, а рядом
сомкнулся густой лес, который нужно непременно изойти, чтобы Алексей остался
жив.
«Остановись хоть на миг, – молит Елизавета, – дай мне
поглядеть на тебя, вдруг облегчу боль!»
Но он молча, упрямо, неостановимо идет, идет... сцепив зубы,
не оглядываясь. Крики Елизаветы глохнут в тяжелой, вязкой тишине, и она
принуждена бежать, чтобы не отстать, потому что Алексей словно во что бы то ни
стало хочет оторваться от нее.
И опять все кругом изменилось: Елизавета оказалась лежащей
рядом с Алексеем на широкой белой постели, напротив окна, распахнутого прямо в
синюю звездную ночь. Где-то неподалеку, знает она, есть лекарь, который может
спасти Алексея: ведь змеиный яд медленно, но неостановимо подбирается к сердцу!
– но странное, губительное оцепенение овладевает ею, нет сил пошевелиться,
позвать на помощь, нет сил спасти Алексея!
