Завидев гостя, пара приостановилась. Лакей с удовольствием
распрямил спину, обернулся, и Алексей узнал Никитича, своего старого дядьку.
Горло перехватило: значит, он уже и впрямь добрался до дома! Уже почти в
отцовских объятиях! Выскочив из кареты, сдернул треуголку, опасаясь лишь, что
старый дядька не узнает его поседевшие, забранные черной лентою волосы (умыкали
бурку крутые горки!), но, пока Алексей со смехом наблюдал, как изумленно
расширяются старческие глаза, рядом раздался восторженный визг, и на него вдруг
обрушилось что-то мягкое, теплое, душистое, шелковистое, залило его горячими,
быстрыми слезами, осыпало бесчисленными поцелуями, затормошило, оглушило ахами,
охами, всхлипываниями, смехом, и он сам уже смеялся, плакал, раздавал поцелуи,
обнимал, что-то спрашивал, пока вдруг не понял, что держит в объятиях Лисоньку.
Меховой капор ее свалился и висел на лентах за спиной,
ротонда распахнулась, гладко причесанные волосы раскудрявились, щеки горели
румянцем. И Алексею достало лишь одного взгляда на нее, чтобы понять: зря он
себя опасался, для него это не женщина – это сестра! Им стоило лишь раз
встретиться глазами, чтобы эта невинная, родственная любовь из паутинки
превратилась в нерасторжимые, радостные путы. Но он был поистине ошарашен,
когда Лисонька подтолкнула к нему своего спутника и, как прежде, сияя
зеркально-черными глазами, выпалила:
– Познакомьтесь, господа. Ах, как я счастлива вашей
встречею! Это брат Алексей, коего живым увидеть уже не чаяли, а это мой жених,
князь Павел Александрович Румянцев.
Алексей отдался ритуалу знакомства, но, когда все скопом
ринулись в дом искать отца, причем Никитич, как молодой, прошмыгнул вперед,
Алексей улучил минутку шепнуть сестре:
– Павел Александрович знает?
– Об чем? – вскинула она круглые тоненькие брови. – О нашем
с тобой романе? – хихикнула смущенно, в точности как прежняя лукавая Лисонька.
– Да ну, чепуха какая!
Чепуха?!
Алексей остолбенел и не скоро, наверное, собрался бы с
мыслями, когда б на пороге не встал князь Измайлов. И все враз отодвинулось,
враз исчезло для отца и сына, кроме счастья обретения любви.
Как описать эту встречу? Эти упреки, тотчас сменявшиеся
благословениями? Слезы, переходящие в счастливый смех? Тысячи вопросов, каждый
из которых был жизненно важным и в то же время никчемным, ибо сейчас имело
значение лишь одно: возвращение Алексея, воскрешение погибшего! Вечер был похож
на сон, только во сне никто не опустошает столько бутылок вина, не съедает
столько яств и не прожигает трубочным пеплом ковров. Но хотя и говорят, что от
радости не умирают, все ж к полуночи старому князю таково дурно сделалось, что
сын и дочь поскорее уложили его в постель, а Павлу Александровичу пришлось
гнать в Починки, где стоял пост, за военным лекарем. Тот определил сильнейший
сердечный спазм, от коего больному не скоро предстояло оправиться.
Князь Румянцев отбыл домой, опечаленный до глубины души, ибо
предчувствовал, что внезапное недомогание Измайлова дурно скажется на его
намерении сыграть с Лисонькою свадьбу под Рождество. Предчувствия не обманули:
только весной окончательно миновала опасность для Михайлы Ивановича, – но в тот
вечер, конечно, никто об сем знать не мог, а потому молодой князь с княжною,
сидя у его постели, хоть и были встревожены нездоровьем oтца, все же полагали
непременным выяснить свои отношения.
– Я так виноват перед тобою, Лисонька, – шептал Алексей,
уверенный, что отец спит и не слышит их разговора. – Тяжело... Все эти годы иго
на себе ношу. Казнился черной казнью! Ты небось проклинала меня?
– Иная жизнь, друг мой, – тихо отвечала Лисонька. – И мы
иные!
– Я боялся, ты погибла, но потом Николка случайно увидал
тебя в Елагином доме – одинокую, больную, – и я бога возблагодарил. Как же ты
до дому добралась, Лисонька?
– Сама не знаю. Еще и теперь ни шагу своего вспомнить не
могу. Бог спас – что еще сказать?
– Да... страшно подумать, что ты тогда чувствовала.
– Ничего, кроме горя.
– Я тоже.
Они надолго замолчали, вслушиваясь в слабое дыхание старого
князя. Лисонька видела перед собою широко открытые мертвые глаза Тауберта,
Алексей – искаженное лицо Неонилы Федоровны, но оба были уверены, что думают об
одном и том же.
– Сколько бед мы перенесли – и все из-за нее, – пробормотал
Алексей, и Лисонька не тотчас сообразила, о ком речь. Но и в самом деле: если б
Неониле Федоровне не втемяшилось поженить их с Алексеем, то Лисоньке и Эрику не
понадобилось бы тайное бегство, а стало быть, он мог бы остаться в живых!
– Я даже не знаю, где погребена эта злодейка. Будь моя воля,
бросил бы ее воронам! – проворчал Алексей, но Лисонька торопливо перекрестилась
сама и перекрестила брата.
– Не надо так говорить! Пусть будет ей царствие небесное. А
схоронили ее мы с Силуяном. Может, помнишь – жил по соседству с нами бобыль? Он
меня после той беды выходил – теперь у нас в Измайлове живет. Женился на
богатой вдове, хозяином стал. Про тетушку же случайно узнал: мол, померла
женщина такая-то из себя в Ильинской церкви. Понял, кто это. Забрал ее оттуда.
Поп какой-то перепуганный был, двух слов связать не мог, никакого толку от него
Силуян не добился, как тетушка там могла очутиться? Схоронили ее, а все так в
безвестности и остались.
– Да уж, Николка крепко того попа припугнул! Мол, пикнешь
хоть полслова кому – сразу на тот свет тебя отправлю! – печально усмехнулся
Алексей, вспомнив отчаянное лицо друга и помертвевшего от страха батюшку.
Лисонька наморщила лоб.
– Николка? А он тут при чем?
– То есть как? – опешил Алексей. – Ты что, забыла? Он же
дружка мой был!
– Да, помню, вы с ним дружили, – рассеянно обронила
Лисонька, уставясь в темный угол опочивальни, словно вглядывалась в прошлое, в
один из тех дней, когда за столом в Елагином доме сидели князь Измайлов, Эрик
фон Тауберт и Николка Бутурлин, а Лисонька под неусыпным взором Неонилы
Федоровны подавала чай. – А, наконец-то я поняла! Тетушка, наверное, бросилась
за мной в погоню – она ведь не знала, куда я на самом деле пошла! – и поняла,
зачем вы ждете в церкви.
Алексей с жалостью смотрел на нее: «Бедная, бедная сестра!
Конечно, события того вечера были столь ужасны, что у нее в памяти все
спуталось. Слава богу, она так добра, что не упрекает меня за глупость, за
безрассудство!»
– Даже не знаю, как я все это пережила, – чуть слышно
проронила Лисонька. – Боже мой! Казалось, едем к счастью, а тут такое! И ветер,
какой тогда был ветер! Так холодно...
