...А потом он бездумно брел по лесу, пронизанному солнцем,
едва волоча ноги от безмерной усталости, телесной и душевной.
Елизавета сразу уснула, но Алексей еще долго лежал рядом,
ожидая, пока бессильно раскроются стиснувшие его руки и он сможет выскользнуть
из ее объятий, не потревожив, не разбудив.
Ему надо было хоть немного прийти в себя, а рядом с ней это
было никак невозможно. Кинулся в искрящуюся реку. Чудилось: вода зашипела,
коснувшись его опаленного страстью тела, но не принесла облегчения, только еще
сильнее утомила.
Выбравшись на берег, кое-как вытерся, оделся. Елизавета все
спала, лежа на боку, щекою на ладони, и у Алексея вдруг комок подкатил к горлу.
Почему он не может снова лечь рядом, обнять, почему хочет уйти?
Но ему надо было, он должен был сейчас побыть один, прийти в
себя от внезапности свершившегося! И, свернув разбросанные Елизаветины платье,
рубашку, юбку, он вложил в спящие руки повод лошади, вяло помахивающей хвостом
и наслаждающейся покоем. Он не хотел, чтобы Елизавета испугалась, если
проснется одна, без него. Бог знает, когда он вернется и вернется ли вообще!
Когда он забрел подальше от берега, жар июньского дня
отступил, оставив по себе лишь влажный, дурманный дух разогретой листвы: кругом
играли узорчатые солнечные блики. Алексей прилег под кленовый кусток, укрыл
лицо в зыбкой тени, смежил веки – и недоверчивая улыбка коснулась его уст.
Да уж, такого поворота событий даже он, с его привычкой к
неожиданностям, не мог предугадать! Узнав Рюкийе в смятенной, разгневанной
графине Строиловой, он не то что изумился, не то что не поверил своим глазам –
был как молнией пронзен осознанием невозможности для человека противостоять
божьей воле. Воистину: не для того соединяет господь людей, чтобы они дерзали
разъединить свои судьбы, оправдывая себя обстоятельствами, болезнями,
настроением, страхом, обидами, – не для того! И обвенчанные должны стремиться
лишь друг к другу – но не по разным путям. Их дорога – одна, единая дорога.
Аминь!
Алексей был слишком ошеломлен, чтобы испытывать радость
встречи с Рюкийе – или печаль оттого, что она оказалась не той, кого мечтал
найти. Вот и нашел он единственную женщину, которую воистину любил, но... но
что? Легко было уверять себя, что ни прошлое, ни настоящее не имеет для него
значения! А краем глаза взглянув на ту тьму, которая клубилась по ее следам,
легко ли повторить эти слова?
Встреча с Вольным не шла у него из головы. Было мгновение,
когда, казалось, не выдержит, выскочит из зарослей, расшвыряет всех, всех с
криком: «Прочь! Это моя жена!» – однако что-то принуждало его стоять и
смотреть, выжидая: а захочет ли она сама сбросить эти позорные путы, захочет ли
сама, того не ведая, сделать шаг навстречу своему мужу?
Она сделала этот шаг – и теперь была под его защитой.
Сражаясь с Касьяном, он словно бы сражался со всеми, кто хоть когда-то коснулся
Елизаветы грязной, похотливой, жестокой рукою. Жаль, не судьба ему была
добраться до Вольного!
Когда Алексей уже вез Елизавету по лесной дороге, он
удивлялся своему самообладанию и робости. Не представлял, как начнет с нею
разговор, как решится обнять... почему-то казалось, что прежде надо все же
поговорить, объясниться. Но все сложилось иначе, все сложилось само собой. Так
почему же он сейчас лежит здесь, в лесу, один, почему жмурится, глядя в
высокое, бледно-голубое от зноя небо, по которому катится золотой шар солнца,
но не возвращается на берег?
Его вновь опутала непонятная робость. Страсть уже второй раз
освящала их встречи, но пока не был наведен духовный мост между двумя берегами
этой единой реки-любви. Алексей знал, чувствовал: мало будет им с Елизаветою
только телесного единения. Что-то должно случиться, чтобы их вновь соединить,
как бы вновь повенчать. Что-то... он не знал что. Какая-то радость? А может,
беда?
Он все думал, думал – и не заметил, как уснул.
Проснувшись, сразу вспомнил, где находится, одного не мог
понять: откуда вдруг взялась ночь?
Сколько же он проспал здесь? А Елизавета? Ждет ли на берегу?
Ушла? Ох, ну как так могло произойти?
Алексей замер, вскинув голову. Какой-то звук. Стон?
– Кто тут? – негромко окликнул он. – Елизавета? Рюкийе?
– Здесь, здесь, – отозвалось совсем рядом, но чуть слышно,
как вздох. – Здесь...
О, как передать это мгновение ужаса, эту стынь в душе,
сменившуюся жарким взрывом радости: нет, не она, слава богу! Алексей сердцем
понял это еще прежде, чем наткнулся на ту, которая стонала, прежде чем упал на
колени, едва различая в свете звезд мертвенно-бледное лицо.
– Помираю, – шевельнулись белые губы. – Прости...
Грудь ее была залита кровью, одежда черна от крови. Алексей
вгляделся. Он видел, он уже видел это лицо!
– Кто это сделал? Почему?!
– Они! – Умирающая выдохнула это слово с таким отчаянием,
но, казалось, истратила на него все свои силы – и умолкла, а когда, собравшись
с силами, снова заговорила, Алексею почудилось, что и голос этот он уже слышал
прежде. – Они ее увезли. Я выдала. Прости...
Она резко приподнялась, с хрипом выдохнула – и рухнула
наземь. Запрокинулась голова, луч луны холодно заглянул в остановившиеся глаза
– и Алексей узнал ее.
Улька. Это Улька!
Боже милостивый... Сколько смертей, крови сегодня! Почему
так ужасно ознаменовался день, когда он вновь обрел свою Рюкийе?!
Но Улька, злосчастная... Кто же эти «они», так зверски ее
убившие, кого она выдала им?
Сердце вдруг приостановилось – и, словно нехотя, с болью
забилось вновь.
«Прости». Она сказала: «Прости!»
Он не помнил, когда еще бежал так, как в ту ночь. Не помнил,
когда так кричал, звал, так метался, рыскал без устали по лесу, по берегу, по
дороге.
Но все было напрасно, напрасно! Елизаветы он не нашел.
«Что-то должно, значит, случиться, чтобы вновь нас
соединить? – подумал Алексей с такой ненавистью к себе, что, окажись сейчас в
руках нож, ударил бы себя в сердце, как самого лютого врага. – Какая-то
радость? Или беда? Так вот же она, беда! Ты ее накликал – так не знать же тебе
покоя до той поры, пока ее не избудешь!»
Глава 18
И свет во тьме светит...
– Помрет, а? – пробурчал Тарас Семеныч, уныло отворачиваясь
от окошка, за которым сеялся меленький дождик. – Как пить дать помрет! А?
