Мэтт, казалось, на долю секунды потерял дар речи, а потом заключил девушку в объятия.
Саманта не противилась, когда Мэтт прикипел к ее губам поцелуем, после чего не менее минуты стояла неподвижно в его объятиях в полумраке комнаты, словно дегустируя его поцелуй. Вкус поцелуя оказался восхитительным, и она не стала возражать, когда Мэтт начал развязывать завязки и отстегивать крючки на ее платье. Расстегнув на ней блузку, Мэтт припал губами к ее груди, выказав при этом такое страстное желание, какое могло сравниться лишь с желанием Саманты продемонстрировать ему во всей красе свой бюст. Она все крепче прижималась к нему по мере того, как желание его возрастало и стремление к физической близости становилось все неуемнее.
В этой связи она упустила момент, когда Мэтт совлек с нее юбку с разрезом и избавил от прочих менее значимых предметов гардероба, мешавших лицезреть ее нагую плоть. То почти гипнотическое состояние, в котором она находилась, заставляло ее вести себя тихо и смиренно принимать предназначавшиеся ей ласки — все эти поцелуи, нежные пожатия и влажные прикосновения, когда он проводил кончиком языка по ее телу.
Однако она затрепетала, словно осина на ветру, когда он добрался до ее промежности и его губы коснулись заветной расселины у нее внизу живота. В этот момент ею овладело такое острое желание принадлежать ему, что она не оказала своему похитителю почти никакого сопротивления, пролепетав лишь несколько неразборчивых слов. Тогда он поднял на нее глаза и прошептал:
— Сколько бы ни продолжалась наша любовь, я хочу, чтобы это было истинное, ничем не замутненное чувство, о котором мы могли бы потом вспоминать с восторгом и счастливой улыбкой. Позволь же мне доказать, Саманта, что такое возможно.
Его взгляд, казалось, околдовал ее, и Саманта лишилась последних сил к сопротивлению. Покорно прикрыв глаза и держа его за плечи, она позволила ему делать с ней все, чего он пожелает.
Влажные поцелуи Мэтта в область промежности разбудили в ней неведомые доселе чувства и ощущения, и она полностью растворилась в них. Лишь усилилась бившая ее дрожь, а ноги сделались словно ватные, и ей пришлось крепче ухватиться за его плечи. Само собой, ни о каком противодействии с ее стороны не могло быть и речи.
Страстное неконтролируемое желание близости с этим человеком продолжало расти у нее внутри, и она начала тихонько постанывать, когда поцелуи, которыми награждал ее Мэтт, становились все более обжигающими и настойчивыми. Теперь ее сотрясала уже не мелкая, а крупная дрожь, от которой колебалось все её тело, а ноги стали подгибаться, поэтому он поддерживал ее корпус в вертикальном положении, крепко ухватив за ягодицы. Помимо всего прочего, эта позиция обеспечивала ему более удобный доступ к ее гениталиям. Нечего и говорить, что эта обрушившаяся на нее волна страсти вознесла ее чуть ли не на вершину блаженства.
Окружающий мир расцветился у нее перед глазами, краски стали переливаться словно в калейдоскопе, когда она почувствовала начавшие охватывать ее первые сладостные судороги. Полностью отдавшись завладевшему ею наслаждению, она перенеслась в некие горние выси, где не было ничего материального, а существовали лишь чувства и эмоции.
Судороги страсти оказались настолько сильными, что она была в полном изнеможении и рухнула на колени. А когда открыла глаза, то оказалась лицом к лицу с Мэттом, который, держа ее голову в ладонях, прошептал:
— Это только начало, Саманта.
Позабыв про валявшуюся на полу одежду Саманты, Мэтт подхватил ее на руки и отнес в небольшую спальню, захлопнув за собой дверь. Там он разделся, затем, обнаженный и напряженный, как стальной прут, проследовал к постели, куда перед этим положил Саманту, и возлег с ней рядом. Ему понадобилось не более нескольких секунд, чтобы сорвать одежду, которая еще оставалась на ней, и войти в нее одним быстрым и резким, если не сказать грубым, движением. Когда она застонала, ощутив внутри себя его напряженное мужское естество, он напомнил ей:
— Этот отрезок времени принадлежит нам и только нам, Саманта.
Саманта застонала громче, когда он начал двигаться внутри ее со все увеличивающейся скоростью, и скоро присоединила к его движениям движения собственного тела, отчего овладевшие ею эмоции стали еще острее и глубже. Она словно взбиралась на высокую гору, и исход этого крутого подъема мог быть только одним.
Судороги оргазма сотрясли ее снова, когда она заметила, как стал содрогаться от оргазма лежавший на ней сверху Мэтт. Они взлетели на вершину блаженства одновременно и теперь, усталые и довольные, лежали рядом.
Секундой позже, ощутив легкое движение, Саманта открыла глаза и увидела лицо Мэтта, который пристально смотрел на нее.
— Сейчас мир опустел, и в нем нет никого, кроме нас с тобой.
Саманта судорожно сглотнула — до того торжественными и важными показались ей эти слова.
— Правда? — только и смогла она произнести.
Мэтт улыбнулся ей и уверенно ответил:
— Правда.
Такер медленно ехал по Уинстону. Мэйн-стрит бурлила от происходившей здесь с самого утра активной деятельности. Постоянно приезжали и уезжали грузовые фургоны, доставлявшие в местные магазины и на склады продукты и товары. Жители города спешили по своим делам, надеясь завершить их до наступления темноты, с тем чтобы встретить вечерние часы за столиками заведения с подачей горячительных напитков.
Истина заключалась в том, что Такер любил Уинстон. Ему нравился и этот город, и тот факт, что он в числе прочих гостей и ковбоев мог проводить время в салуне за столиком, уставленным крепкими напитками, когда рабочий день заканчивался. Он, разумеется, знал, что Мэтта здесь не будет. Хорошо изучив распорядок дня брата, Такер приезжал в город лишь когда был уверен в его отсутствии, дабы их пути случайно не пересеклись и обоюдная абсолютная идентичность не стала явью. Для него не являлось секретом, что старший брат, отправив работников со стадом на железнодорожную станцию, останется на ранчо до их возвращения, чтобы присматривать за своими владениями, а значит, сегодня ему опасаться нечего.
Надо сказать, что Такер уделял довольно много времени, практикуясь в точном воспроизведении жестов и манер старшего брата, чтобы иметь возможность выдавать себя за него. Это не представляло для него большого труда, особенно учитывая тот факт, что тембр голоса был у них одинаковый. Что же касается черт лица, то ему иногда казалось, что и сам он, даже в случае необходимости, вряд ли сумел бы отличить себя от брата. Чтобы еще больше подчеркнуть их сходство, Такер носил поношенные, но идеально чистые рубашки — точь-в-точь как его брат. То же относилось и к брюкам, которые у Мэтта от частой стирки сидели в обтяжку и имели несколько выцветший и полинявший вид. Такер даже перестал стричься и добился того, что волосы у него на затылке отросли и лежали кольцами на воротнике рубашки, как у Мэтта, который никак не мог найти время, чтобы сходить к цирюльнику. Так что в их внешнем виде даже самый внимательный глаз не обнаружил бы никаких различий. Единственная вещь, которую Такеру не удалось дублировать, была гравированная, литого серебра ременная пряжка, доставшаяся Мэтту в наследство от отца.
