Я этим лечусь.
Моска выпил и направился к двери, но немец опять удержал его. Он схватил его за руку и стал трясти.
– Я очень благодарен вам за вашу доброту. Это от чистого сердца. Я никогда этого не забуду.
Я всегда говорил, что американцы хороший народ. Добрый народ. Нам, немцам, повезло. – Он в последний раз пожал руку Моске. Его голова тряслась от нервного напряжения и от радости, что все кончилось.
В это мгновение Моска почувствовал почти непреодолимое желание ударить его, повалить на землю и размозжить этот лысый череп и искаженное сладкой гримасой ужаса лицо. Он отвернулся, чтобы скрыть свое отвращение и ярость.
А в проеме двери, соединяющей обе комнаты, Моска увидел лицо его жены: худощавое, мертвенно-белая кожа обтягивает сильно выступающие скулы, голова чуть склонена, плечи опущены под тяжестью ребенка на руках. Ее серые – теперь почти черные – глаза казались мрачными лужицами неизбывной ненависти. Ее волосы тоже казались темными на фоне золотистой головки ребенка. Она не отвела взгляда, когда их глаза встретились. Ни один мускул на ее лице не дрогнул.
Когда дверь за ним захлопнулась, он услышал ее голос – тихий, но резкий. Она что-то говорила мужу. На улице, обернувшись, он увидел ее за окном в освещенной комнате: она стояла над мужем, держа на руках ребенка.
Глава 12
Вольф ел холодный ужин по-крестьянски: брал длинную кровяную колбасу и складным ножом отрезал от нее здоровенные аппетитные куски, потом отрезал ломоть от лежащей перед ним буханки серого хлеба. Немецкая девушка Урсула, с которой он жил, и ее отец брали колбасу и хлеб после него. Перед каждым стояла жестянка американского пива, и они время от времени наполняли свои стаканы.
– Тебе когда надо уходить? – спросила Урсула. Это была миниатюрная смугловатая девушка с непокорным нравом. Ему нравилось ее укрощать.
Он уже пустил по инстанциям заявление о вступлении в брак, и именно поэтому ему позволили переехать в дом ее отца. Были и другие соображения.
– Мне нужно встретиться с Моской в «Ратскелларе» через час, – сказал Вольф, взглянув на часы, которые после войны он снял с польского беженца. «С дохлого полячишки», – подумал Вольф.
– Не нравится мне этот парень, – сказала Урсула. – Он такой невоспитанный. Не понимаю, что в нем нашла эта девчонка.
Вольф отрезал очередной кусок колбасы и сказал шутливо:
– Да то же, что и ты во мне.
Урсула вспыхнула:
– Вы, чертовы американцы, считаете, что мы готовы на все из-за ваших продуктов! Только попробуй обращаться со мной так же, как твои америкашки обращаются со своими девушками! Еще посмотрим, соглашусь ли я. Вмиг вылетишь из дома!
Ее отец, жуя вязкий хлеб, произнес укоризненно:
– Урсула, Урсула! – но сказал это по привычке, думая о чем-то постороннем.
Покончив с ужином, Вольф пошел в спальню и набил свой объемистый кожаный портфель сигаретами, шоколадом и сигарами. Он достал все это из шкафа, единственный ключ от которого всегда носил с собой. Он уже собирался уходить, когда в комнату вошел отец Урсулы.
– Вольфганг! Пока ты не ушел, можно тебя на пару слов? – Отец всегда держался с ним вежливо и уважительно, ни на минуту не забывая, что любовник его дочери – американец. И Вольфу это нравилось.
Отец повел его в холодный амбар, располагавшийся в задней комнате этой полуподвальной квартиры. Отец распахнул дверь и патетически произнес.
– Ты только посмотри!
С деревянных балок свисали голые кости окороков с видневшимися кое-где тонюсенькими темными полосками мяса, коротенькие хвостики колбас и похожий на месяц в последней четверти остаток сырной головы.
– Надо что-то делать, Вольфганг, – сказал отец, – наши запасы истощились. Совсем истощились.
Вольф вздохнул. Интересно, куда этот старый гад все дел? Они же оба прекрасно понимают, что никто это не мог съесть. Да целый полк не сумел бы нанести этому погребу такой урон! И всякий раз, когда старик его облапошивал, он думал с мрачной усмешкой: ну погоди, вот мы с Урсулой окажемся в Штатах, я вас проучу обоих. Старик надеется, что его завалят посылками. Хрен тебе собачий! Вольф склонил голову, словно обдумывая эту проблему.
– Хорошо! – сказал он. Они вернулись в спальню, и он дал старику пять блоков сигарет. – Это все, что я могу дать. В течение нескольких месяцев больше не будет. – И добавил строго:
– У меня намечается крупное дельце.
– Не беспокойся, – сказал отец. – Этого хватит надолго. Мы с дочкой стараемся жить очень экономно, и ты это знаешь, Вольфганг.
Вольф, соглашаясь, кивнул и в то же время восхитился про себя хладнокровием старика: этот старый ворюга уже, наверное, сколотил себе на нем состояние!
Прежде чем выйти из комнаты, Вольф вытащил свой тяжелый «вальтер» из ящика письменного стола и сунул в карман пальто. Этот жест всегда производил впечатление на отца Урсулы, внушая ему уважение к любовнику дочери, что тоже нравилось Вольфу.
Когда они выходили из спальни, старик доверительно и по-отечески положил Вольфу руку на плечо.
– На следующей неделе я получу большую партию коричневого и серого габардина. Я закажу для тебя несколько прекрасных костюмов – это будет мой подарок. И если кто-то из твоих друзей захочет купить, я уступлю по хорошей цене. Только из уважения к тебе.
Вольф важно кивнул. Он открыл входную дверь, и Урсула крикнула ему вслед:
– Смотри, осторожнее!
Он вышел из полуподвала и зашагал по улице в направлении клуба «Ратскеллар». Идти ему было только минут пятнадцать, так что времени у него еще оставалось достаточно. Он шел и про себя восхищался стариком. Целый чемодан габардина!
Его собственного! И он сможет его продать без всяких посредников. Он уж постарается. Уж он это дельце повыгоднее обстряпает. Подарит по отрезу Моске, и Кэссину, и Гордону, может быть, даже этому еврею, а взамен получит кое-что более ценное, чем деньги. И еще останется на продажу!
С неплохой выгодой. Конечно, это крохи, но с паршивой овцы хоть шерсти клок.
В «Ратскелларе», большом подвальном ресторане, до войны считавшемся одним из лучших в Германии, он нашел Эдди Кэссина и Моску за столиком, около которого возвышались здоровенные винные бочки. В тени этих гигантских бочек, едва не доходивших до потолка, оба словно нашли себе надежное укрытие от посетителей, заполнивших весь этот похожий на пещеру зал. Тихо играл струнный оркестр, свет был погашен, и небольшие столики, покрытые белыми скатертями, тянулись по всему бесконечному пространству зала, а у дальней стены, в альковах и крохотных кабинетах, теснились снежными табунами, похожими на барашки морских волн.
– А вот и Вольф, цветущее сигаретное дерево! – заорал Эдди Кэссин. Его выкрик перекрыл музыку и рокот голосов и, устремившись к едва видимому в вышине потолку, растворился там. Но никто не обратил внимания.
