– Чем могу служить?
Моска не сразу нашелся, что сказать, робея и волнуясь. Наконец он выдавил из себя:
– Я бы хотел узнать, что слышно о моем прошении на вступление в брак. Бумаги вернулись?
– Еще нет, – ответил адъютант вежливо и стал листать фолиант армейского устава.
Моска, поколебавшись, спросил:
– Нельзя ли каким-нибудь образом поторопить их там?
Адъютант, не поднимая глаз, ответил:
– Нет.
Моска пересилил желание повернуться и уйти.
– Как вы думаете, если я сам поеду во Франкфурт, это может ускорить прохождение бумаг? Может быть, вы посоветуете мне, к кому обратиться?
Адъютант захлопнул толстый том и, впервые взглянув на Моску, сказал довольно резко:
– Послушай, Моска, ты жил с этой девицей целый год и подал прошение на вступление в брак лишь спустя полгода после того, как был отменен запрет. И вдруг такая спешка. Я не могу, конечно, запретить тебе съездить во Франкфурт, но и гарантировать, что это поможет, тоже не могу. Ты же знаешь, как я отношусь ко всем этим попыткам действовать в обход нормальной субординации.
Моска не разозлился – только смутился и устыдился. Адъютант продолжал уже мягче:
– Как только бумаги поступят, я тебе сообщу, о'кей?
И получив от ворот поворот, Моска ушел. Идя в управление гражданского персонала, он старался прогнать печальные мысли и волнение, зная, что Гелла все прочитает на его лице. Но Гелла пила с Инге кофе и была занята беседой. Она сняла шляпку с вуалью и пила кофе маленькими глотками, но по ее сияющим глазам Моска понял, что она рассказывает о ребенке. Эдди, откинувшись на спинку стула и улыбаясь, слушал ее рассказ, увидев Моску, спросил:
– Ну как, успешно?
Моска ответил:
– Нормально, он пообещал сделать все, что в его силах, – и улыбнулся Гелле. Правду он скажет Эдди потом.
Гелла надела шляпку и попрощалась с Инге.
Она пожала руку Эдди и взяла Моску под локоть.
Когда они вышли за ворота военно-воздушной базы, Моска сказал:
– Мне жаль, малышка.
Она обратила к нему лицо и крепче прижалась к его локтю. Он отвернулся, словно не мог вынести ее взгляда.
Рано утром, еще до рассвета, Моска проснулся и услышал, что Гелла беззвучно рыдает в подушку.
Он притянул ее к себе, и она уткнулась ему в плечо.
– Что, очень больно? – шепотом спросил он.
– Уолтер, мне очень плохо! Так плохо! – ответила она. Эти слова, похоже, испугали ее, и она, уже не сдерживаясь, заплакала громко, как ребенок, которому приснился кошмарный сон.
Боль пронзала все ее тело, отравляла кровь и проникала в каждую клеточку организма. Вспомнив, каким беспомощным выглядел Моска на базе, она испытала ужас, и горючие слезы полились из глаз неудержимым потоком. Она повторила:
– Мне так плохо! – Она проговорила эти слова так невнятно, что Моска с трудом разобрал их.
– Я поставлю тебе еще компресс, – сказал он и включил ночник.
Он испугался, увидев ее. При тусклом желтом свете ночника была видна разросшаяся во всю щеку опухоль, левый глаз не открывался. Черты ее лица странно исказились, отчего теперь в нем было что-то монгольское. Она закрыла лицо руками, а он пошел на кухню согреть воды для компресса.
Городские развалины, казалось, парили на двух лучах утреннего солнца, которое сияло прямо в удивленные глазки дочери Йергена. Сидя на большом камне, она запускала пальчики в открытую банку компота из сливы мирабели. Пыльный запах руин уже поднимался от земли. Малышка сосредоточенно выуживала желтые, точно восковые, ягоды и слизывала липкий сок с кончиков пальцев. Йерген сидел рядом. Он привел ее в эту уединенную ложбину среди руин, чтобы она смогла поесть деликатесных ягод, не делясь с немкой-няней.
Йерген смотрел на личико дочери умильно и печально. В ее глазках явственно отражался неумолимый процесс расщепления детского мозга.
По словам врача, оставалась единственная надежда – увезти девочку из Германии, из Европы. Йергену только и оставалось, что качать головой. Все деньги, заработанные им на черном рынке, пошли на возведение хрупкой стены, отгораживающей ребенка от страданий и несчастий окружающего ее мира. Но врач убедил его, что этого недостаточно. Что стена эта проницаема.
И вот он вынес для себя окончательное решение. Он купит фальшивые документы и обоснуется в Швейцарии. На это потребуется еще несколько месяцев и уйма денег. Но она излечится, она вырастет и станет счастливой.
Она вытащила очередную ягодку, желтую, сверкающую в глазури сиропа, и, чтобы доставить ей удовольствие, он открыл рот, словно прося угостить его. Она улыбнулась, и, увидев на губах дочки улыбку, он нежно взял ее за подбородок. В долине руин дочка представилась ему пробивающимся росточком, в этот миг она словно перестала быть человеческим существом: глаза были пусты, улыбка казалась страдальческой гримасой.
Утренний воздух был напоен прохладой: осень остудила солнце и изменила цвет земли, окрасив серым груды мусора и щебня и разбросав там и сям коричневые пятна мертвой травы.
Йерген ласково сказал:
– Ну, пойдем, Жизель. Тебе пора домой, а я должен идти на работу.
Девочка выронила банку мирабели – вязкий сироп разлился по камням и обломкам кирпича.
Она заплакала.
Йерген снял ее с камня, поднял вверх и прижал к себе.
– Не скучай, сегодня я вернусь рано. И принесу тебе одну вещичку, которую ты сможешь надеть.
Но он знал, что она будет плакать всю дорогу, пока они не поднимутся по крутым ступенькам к боковой двери церкви.
Йерген увидел на фоне неба человеческую фигуру – человек шел по горам мусора, то и дело исчезая и снова показываясь среди холмиков мусора.
Йерген снял девочку с плеча, поставил на землю, и она обхватила его за ногу. Мужчина преодолел последний холм, и Йерген с удивлением понял, что это Моска.
Он был одет в военную форму с белой нашивкой гражданского служащего. В утреннем солнце его смуглая кожа приобрела сероватый оттенок, отчего на лице отчетливо проступили усталые морщинки.
– Я тебя обыскался, – сказал Моска.
Йерген потрепал дочку по голове. Девочка и ее отец отвели взгляд от американца. Йерген подосадовал, что их так легко нашли. Моска, похоже, это понял.
– Твоя хозяйка сказала, что обычно вы по утрам ходите сюда.
Солнце уже взошло, и до слуха Йергена донеслись звонки трамвая. Он недоверчиво спросил:
– Зачем я тебе нужен?
Внезапно один из склонов окружавших их мусорных холмов пополз вниз, вздымая тучу пыли, – это был миниатюрный оползень. Моска едва устоял на ногах, чувствуя, как ботинки погружаются в предательски ненадежный грунт. Он сказал:
