Теперь, когда кардинальский сан больше не сдерживал его, он частенько бывал у куртизанок и по неосторожности несколько раз цеплял «французскую оспу». Врач Чезаре использовал его, как подопытного кролика, неделями прикладывая к гнойникам примочки из различных травяных отваров. Врач вскрывал гнойники, чистил, промывал, но в конце концов подобрал нужный состав отвара, и все гнойники исчезли, оставив маленькие круглые шрамы, которые прятались под одеждой. К врачу сразу же выстроилась очередь страждущих.
Как только Чезаре поправился, он вновь послал за Лукрецией.
И два дня не получал ответа. Словно разъяренный зверь, кружил он по спальне, решив, что сам пойдет во дворец и настоит на встрече, когда услышал стук в дверь потайного хода. Сел на кровать.
И тут же перед ним возникла Лукреция, сияющая, еще более прекрасная, чем прежде. Она бросилась к нему, он поднялся ей навстречу, чтобы обнять со всей накопившейся страстью, но их губы встретились лишь на мгновение, а потом она отстранилась. В ее поцелуе, в объятиях страсть отсутствовала напрочь.
— И это все, на что я могу рассчитывать? — спросил ее Чезаре. — Теперь у тебя другой возлюбленный?
Отвернулся от нее, прежде чем она успела ответить, и, несмотря на ее просьбы, отказывался посмотреть на сестру.
— Чезаре, — взмолилась она, — мой дорогой брат, любовь моя, пожалуйста, не сердись на меня. Все меняется.
Теперь ты уже не кардинал и обязательно встретишь любовь, такую же, как нашла я.
Наконец Чезаре повернулся. Грудь его тяжело поднималась и опускалась, глаза горели мрачным огнем.
— И ты это говоришь после стольких лет, которые мы провели вместе? За несколько месяцев ты отдала свое сердце другому? А что дал тебе он?
На глазах Лукреции навернулись слезы.
— Чез, он добр, с ним интересно говорить, он любит меня. Эта любовь наполняет мои сердце и жизнь, но главное, я не должна ее скрывать. Наша любовь не запретная, она благословлена церковью, чего у нас с тобой никогда не могло быть.
Чезаре пренебрежительно фыркнул.
— Все твои обещания любить меня, как никого другого… что с ними стало за столь короткое время? И лишь благодаря благословению церкви ты можешь полностью отдавать себя другому? Твои губы целуют так же, как целовал их я? Твое тело реагирует с той же страстью?
Голос Лукреции дрогнул.
— Такого, как ты, у меня никогда не будет, потому что ты моя первая любовь. С тобой я впервые разделила тайны моего тела, так же, как и самые сокровенные мысли. — Она шагнула к нему, и на этот раз он не отвернулся. Взяла его лицо в руки, заглянула в глаза. Голос звучал мягко, но решительно. — Но, дорогой Чез, ты — мой брат. И наша любовь всегда была запятнана грехом, потому что, пусть Святейший Папа и одобрил ее, Господь — нет. Не обязательно быть кардиналом или Папой, чтобы знать, что есть грех.
Она закрылась руками от его крика.
— Грех? Наша любовь — грех? Я никогда с этим не соглашусь. Это единственная радость, которую я видел в жизни, и я не позволю тебе умалять ее. Я жил и дышал ради тебя. Мог во всем подчиняться Папе, зная, что Хуана он любит больше меня, только потому, что ты любила меня больше всех. А теперь, когда ты любишь другого больше меня, как мне примириться с самим собой? — и он закружил по комнате.
Лукреция села на кровать, покачала головой.
— Я не люблю другого больше, чем тебя. Альфонсо я люблю иначе. Он — мой муж. Чез, твоя жизнь только начинается. Папа назначит тебя главнокомандующим папской армией, ты будешь участвовать в великих сражениях и побеждать в них, как ты и мечтал. Ты женишься, и у тебя будут дети, родившиеся в законном браке. Ты будешь хозяином собственного дома. Чезаре, брат мой, все пути открыты перед тобой, ибо ты наконец-то свободен. Не позволяй мне быть причиной твоих огорчений, потому что ты мне дороже самого Господа.
Он наклонился, чтобы поцеловать ее, нежно, как и положено брату целовать сестру… и какая-то часть его сердца обратилась в холодный камень. Что ему без нее делать. До этого разговора, думая о любви, думая о Боге, он всегда видел перед собой Лукрецию. Теперь он боялся, что образ этот будет возникать перед ним при мыслях о войне.
Глава 18
Последующие недели, весь в черном, Чезаре, злой и мрачный, как туча, бродил по залам Ватикана: ему не терпелось начать новую жизнь. Со дня на день он ожидал приглашения от Людовика XII, короля Франции. На месте не сиделось, хотелось как можно быстрее покинуть Рим, оставив в прошлом воспоминания о сестре, о кардинальской жизни.
В эти недели вернулись ночные кошмары, и поздними вечерами он с неохотой ложился в постель, из боязни проснуться в холодном поту с рвущимся из груди криком.
И как бы он ни стремился вырвать сестру из сердца и рассудка, ничего у него не получалось. Всякий раз, закрывая глаза, чтобы отдохнуть, он представлял себе, как занимается с ней любовью.
Когда Папа, светясь от радости, сообщил ему, что Лукреция вновь беременна, он целый день скакал на своем жеребце по полям и холмам, едва не обезумев от ревности и ярости.
В тот вечер, когда, совершенно обессиленный, он рухнул на кровать и тут же заснул, в его сны ворвалось ярко-желтое пламя. И тут же сквозь него проступило очаровательное личико его сестры. Чезаре понял, что это знак, символ их любви. Пламя это сначала согревало его, потом обожгло, но продолжало ярко пылать. Той темной ночью он дал обет сделать желтое пламя знаком отличия и поместить на свой герб и знамя рядом с красным быком Борджа. С этой ночи и до скончания жизни пламя любви стало огнем его честолюбия.
* * *
Кардинал Джулиано делла Ровере многие годы был злейшим врагом Александра. Но, находясь в ссылке во Франции, после неудачной попытки сместить Папу с престола руками Карла VIII, делла Ровере вдруг понял, что противостояние с Папой не приносит ему ничего, кроме несчастий. Он чувствовал себя гораздо уютнее в коридорах и залах Ватикана, где мог обстоятельно строить планы на будущее и усиливать свои позиции в непосредственном общении с друзьями и врагами. Там выражение лица, интонация голоса говорили ему куда больше, чем многостраничные, скрепленные подписями договоры.
Как только делла Ровере пришел к выводу, что продолжение войны с Папой не служит его интересам, он тут же предпринял попытку примириться. Благо такая возможность представилась: убийство сына Александра, Хуана, позволило делла Ровере отправить Папе письмо с соболезнованиями. Горе Папы, решимость реформировать как самого себя, так и церковь, заставили его с благодарностью принять письмо кардинала. В ответном письме Папа предложил кардиналу делла Ровере исполнять обязанности папского легата во Франции. Даже раздираемый отчаянием, Папа не забывал о том, каким влиянием пользовался делла Ровере при французском дворе, и предполагал, что настанет день, когда ему придется обратиться к кардиналу за содействием.
* * *
