— Ну как, все в порядке? — поинтересовался я.
— А ты думал?
На какую-то секунду я не поверил ему. Он выглядел слишком веселым, слишком счастливым.
— Все отлично, лучше быть не может. Так что лети сегодня домой, и я должен сказать, что ты настоящий друг. Кто бы еще оказался способен на такое, каждый день есть этот рис, но, самое главное, наблюдать, как прогуливаются стопятидесятикилограммовые бабы, тряся телесами? Прощаю тебе все твои грехи, все, что ты совершил против меня.
На мгновение глаза его стали очень добрыми и серьезными, в лице появилась мягкость.
— Я прощаю тебя, — сказал он. — Помни это, ты ведь бываешь таким виноватым, и я хочу чтоб ты это знал.
И он обнял меня. За все время, что я знал его, такие проявления сентиментальности можно было пересчитать по пальцам. Я знал, что он ненавидит физические прикосновения, за исключением женских. Меня это очень удивило, хотя я догадывался, что он имеет в виду, говоря, что прощает меня. Он всегда был очень наблюдательным, и более умного и проницательного человека я еще не встречал, поэтому он все-таки понял причину, по которой я не предложил ему работу над сценарием в Три-Калчер Студиоз. Он меня простил, и это было замечательно, это было так похоже на Осано. Он и вправду был великим человеком. Трудность заключалась только в том, что я сам себя еще не простил.
В тот вечер я оставил Осано в клинике и полетел в Нью-Йорк. Через неделю мне позвонила Чарли Браун. Впервые за все время я разговаривал с ней по телефону. Голос ее звучал мягко, невинно, по-детски. Она сказала:
— Мерлин, ты должен помочь мне.
— Что случилось?
— Осано умирает, он в больнице. Пожалуйста, пожалуйста приезжай, — попросила она.
Глава 50
Чарли уже перевезла Осано в больницу Сен-Винсента, и мы договорились встретиться там. Осано лежал в отдельной палате, и с ним была Чарли. Она сидела на постели Осано так, чтобы он мог положить руку ей на колени. Рука Чарли лежала на голом животе Осано, его больничная пижама валялась на полу, и все это, видимо, привело его в хорошее настроение, так как он бодро сидел в постели. Мне не показалось, что он выглядит совсем уж плохо. Он, похоже, даже сбросил несколько килограммов.
Я быстро окинул взглядом помещение. Никаких установок для внутривенного вливания, никаких дежурных медсестер, и, когда я шел сюда по коридору, я не видел ничего такого, что свидетельствовало бы, что это отделение интенсивной терапии. И я почувствовал громадное облегчение: Чарли, вероятно, что-то напутала, Осано и не собирался умирать.
Осано сказал спокойно:
— Мерлин, привет. Ты, должно быть, и в самом деле волшебник. Как ты узнал, где я нахожусь? Ведь это как бы секрет.
Мне не хотелось ходить вокруг да около, поэтому я честно признался:
— Чарли Браун сказала.
Возможно, она не должна была мне говорить, но лгать мне не хотелось.
Осано приподнял брови, и Чарли улыбнулась. Он сказал ей:
— Я ж тебе говорил, что либо только ты и я, либо только я. Нравится тебе или нет. И больше никто.
Почти отсутствующим тоном Чарли произнесла:
— Я знаю, что Мерлин тебе нужен.
— О’кей, — вздохнул Осано. — Ты здесь уже целый день, Чарли. Почему бы тебе не пойти куда-нибудь — в киношку, или переспи с кем-нибудь, или съешь шоколадного мороженого, или закажи десяток китайских блюд. Короче говоря, возьми на ночь выходной, а утром встретимся.
— Хорошо, — сказала она и поднялась с постели.
Она стояла очень близко к Осано и он, движением даже не развратным, а как бы просто желая вспомнить ощущение, сунул руку ей под платье, лаская внутреннюю поверхность ее бедер. Она склонилась над кроватью, чтобы поцеловать его.
И на лице Осано, когда он ласкал ее теплую плоть, появилось выражение покоя и удовлетворения, словно он получил подтверждение своей веры во что-то святое.
Когда Чарли вышла из комнаты, Осано вздохнул и сказал мне:
— Мерлин, поверь мне. Я написал тонны всякой ерунды в своих книгах, статьях и лекциях. Скажу тебе единственную настоящую истину. Маленькая женская штучка — вот где все начинается и где все кончается. Она — единственное, ради чего стоит жить. А все остальное — это иллюзия, обман и просто дерьмо.
Я сел на стул рядом с кроватью.
— Ну хорошо, а власть? — спросил я. — Ты ведь всегда любил и власть, и деньги.
— Ты еще забыл искусство.
— Ладно, — сказал я. — Добавим сюда искусство. Так как же насчет денег, власти и искусства?
С ними все в порядке. Их я не стану отвергать. Подойдут. Но вообще-то, они не так уж необходимы. Это как глазурь на пирожном.
И я вспомнил нашу первую встречу с Осано, и подумал, что тогда я знал правду о нем, хотя он сам не знал этой правды. И вот теперь он мне говорит об этом, но так ли это на самом деле? Ведь он любил и то, и другое, и третье. Он просто хочет сказать, что все эти вещи — и искусство, и деньги, и слава, и власть — это не то, с чем ему жалко расставаться.
— Ты выглядишь лучше, чем в нашу последнюю встречу, — заметил я. — Как ты оказался в больнице? Чарли Браун говорит, что на этот раз дело очень серьезно. Но ты не похож на умирающего.
— Правда? — спросил Осано. Он был доволен. — Это замечательно. Ты знаешь, плохие новости я получил еще там, на толстяцкой ферме, когда они проводили анализы. Если коротко, то дело обстоит так. Я насрал себе тем, что принимал эти таблетки с пенициллином всякий раз перед тем, как трахнуться, ну вот, и я подцепил сифилис, а таблетки скрыли все симптомы, но дозировка была недостаточной, чтобы убить болезнь. Или, возможно, эти долбаные спирохеты изобрели способ борьбы с лекарством. Это, видимо, случилось лет пятнадцать назад. И все это время спирохеты выедали мне мозг, забрались в мои кости и сердце. Теперь мне говорят, что у меня осталось от шести месяцев до года, прежде чем парез превратит меня в слабоумного, если только сердце не откажет раньше.
Меня будто громом поразило. Я просто не мог в это поверить. Осано выглядел таким бодрым, его живые глаза вновь светились своим зеленым светом.
— Неужели ничего нельзя сделать?
— Ничего, — ответил Осано. — Но это не так уж ужасно. Отдохну здесь пару недель, пока они будут колоть меня, и у меня останется по крайней мере месяца два, чтобы провести это время в городе, и вот тогда ты мне понадобишься.
Я не знал, что мне и сказать. Просто был в растерянности, верить ему, или нет. Выглядел он лучше, чем обычно, насколько я мог судить.
— Ну, ладно… — пробормотал я.
— У меня вот какая идея, — продолжал Осано, — ты время от времени будешь заходить ко мне в больницу, а потом поможешь добраться мне до дома. Дожидаться, когда я стану слабоумным, мне не хочется, поэтому, когда я решу, что пора — я отъеду. В день, когда я решу это сделать, хочу, чтобы ты пришел в мою квартиру составить мне компанию. Ты и Чарли Браун. А потом можешь взять на себя заботу обо всех хлопотах.
