Гильяно послал за едой и кофе, затем посоветовался со своими помощниками.
Пассатемпо сказал резко и определенно:
— Они что, думают, мы идиоты? Застрелить его и сбросить тело с утеса. Нам не нужны карабинеры в отряде.
Пишотта же видел, что Гильяно снова проявляет слабость к капралу. Он знал об импульсивных реакциях друга и потому сказал осторожно:
— Скорей всего это хитрость. Но даже если это не так, зачем рисковать? Будем все время беспокоиться. Вечно сомневаться. Почему просто не отослать его назад?
— Он знает наш лагерь, — сказал Терранова. — Он видел кое-кого из наших и знает, сколько нас. Это уже ценная информация.
— Он настоящий сицилиец, — сказал Гильяно. — Им руководит чувство гордости. Я не верю, что он шпион…
— Помни, он хотел убить тебя, — сказал Пишотта. — У него было спрятано оружие, и, когда его схватили, он попытался убить тебя просто из злости, не надеясь на спасение.
«Вот это-то и делает его ценным для меня», — подумал Гильяно. А вслух сказал:
— Разве это не доказывает, что он человек чести? Он потерпел поражение, но считал, что, прежде чем умереть, должен отомстить за себя. Да и что он может нам сделать? Просто станет членом отряда — в свои замыслы мы посвящать его не будем. А приглядывать за ним будем. Я беру это на себя. Со временем мы подвергнем его испытанию, если он откажется его выполнить, то он шпион.
Позже, вечером, когда Гильяно сказал Сильвестро, что он теперь член их отряда, бывший капрал ответил просто:
— Рассчитывайте на меня во всем.
Он понимал, что Гильяно снова спас его от смерти.
На Пасху Гильяно решил навестить свою семью. Пишотта возражал против этого, говоря, что полиция может устроить ловушку. Пасха на Сицилии всегда была традиционным днем смерти для разбойников. Полиция делала ставку на то, что крепкие семейные узы побудят людей вне закона спуститься с гор и они придут повидать своих любимых. Но осведомители Гильяно донесли, что фельдфебель поедет к семье на континент, а половине гарнизона в казарме Беллампо дали увольнительные, чтобы люди могли провести праздник в Палермо. Гильяно решил, что для безопасности возьмет с собой кое-кого из своих. Явился он в Монтелепре в святую субботу.
Гильяно известил своих родителей заранее, и матушка приготовила угощение. В ту ночь он лежал в кровати, в которой спал с детства, и на следующий день, когда мать пошла к утренней мессе, отправился с ней в церковь. Его сопровождала охрана из шести человек, которые тоже пришли повидаться с родными, но обязаны были всюду сопровождать Гильяно, куда бы он ни направился.
Когда он с матерью вышел из церкви, то рядом с телохранителями увидел Пишотту, бледного от ярости.
— Тебя предали, Тури, — сказал он. — Фельдфебель вернулся из Палермо с подкреплением в двадцать солдат, чтобы арестовать тебя. Они окружили дом твоей матушки. Думают, что ты там.
На мгновение Гильяно почувствовал, что сейчас вспылит из-за своей неосмотрительности и глупости, и твердо решил никогда больше не быть таким неосторожным. И не потому, что фельдфебель с двадцатью солдатами мог захватить его в доме матушки. Его телохранители устроили бы засаду, и завязалась бы кровавая схватка. Но это испортило бы все пасхальное настроение.
Он поцеловал на прощание мать, велел ей вернуться домой и прямо заявить полиции, что она оставила его возле церкви. Таким образом, ее не смогут обвинить в сговоре с ним. Он велел ей не беспокоиться, сказал, что он и его люди вооружены и легко сумеют ускользнуть даже без перестрелки. Карабинеры не посмеют преследовать их в горах.
Гильяно и его люди ушли так, что полицейские даже и не видели их. В тот вечер в горном лагере Гильяно стал расспрашивать Пишотту. Откуда, по его мнению, фельдфебель узнал, что они пошли к родным? Кто донес? Необходимо сделать все, чтобы выяснить.
— Это тебе задание, Аспану, — сказал он. — А коль есть один, могут быть и другие. Мне наплевать, сколько времени это займет или сколько денег мы израсходуем, но ты должен выяснить.
Даже в детстве Пишотта не любил фигляра-парикмахера в Монтелепре… И теперь с мрачным удовлетворением Пишотта сообщил Гильяно, что парикмахер Фризелла — полицейский осведомитель и нарушил священный закон omerta. Было ясно, что фельдфебель не случайно вернулся в Монтелепре в тот пасхальный день. Он, должно быть, узнал, что туда явится Тури. Но как он мог это узнать, если Тури сообщил своей семье, что придет, всего за сутки.
Осведомители выясняли каждый шаг фельдфебеля за те сутки. А поскольку только мать и отец Гильяно знали о предстоящем посещении, Пишотта спросил их между прочим, не говорили ли они случайно кому-нибудь о сыне.
Мария Ломбарде сразу поняла, в чем дело.
— Я никому не говорила, — сказала она, — даже соседям. Я все это время провела дома — готовила, чтобы угостить Тури праздничным обедом.
А вот отец Гильяно утром того дня ходил к парикмахеру Фризелле. Старик был немного тщеславен и хотел выглядеть получше в те часы, когда сын навещал их в Монтелепре. Фризелла брил и стриг старика и, как обычно, шутил. «Синьор что, едет в Палермо повидать там молоденьких дамочек? Или принимает важных гостей из Рима?» Он, Фризелла, сделает синьора Гильяно таким красивым, что тот сможет принимать хоть короля. И Пишотта представил себе, как все было. Как отец Гильяно с загадочной улыбкой на лице пробурчал, что человеку, может, охота выглядеть джентльменом и без всякой причины, просто для своего удовольствия. И в то же время надулся от гордости, что у него такой знаменитый сын — его даже называют Королем Монтелепре. Наверное, старик заходил в парикмахерскую и в другие разы, когда Гильяно посещал родителей, парикмахер потом узнавал об этом, так что теперь ему все стало ясно, как дважды два.
А фельдфебель Роккофино заглядывал в парикмахерскую побриться. Никакого особого разговора, во время которого парикмахер мог передать полицейскому ту или иную информацию, вроде и не происходило. Но Пишотта не сомневался. Он подослал своих людей в парикмахерскую, чтобы они толклись там целыми днями и играли в карты с Фризеллой за столиком, который тот выставлял на улицу. Они пили вино, разговаривали о политике и выкрикивали скабрезности проходившим мимо приятелям.
За несколько недель люди Пишотты собрали немало сведений. Фризелла, когда брил и стриг, всегда насвистывал какую-нибудь мелодию из своих любимых опер; но иногда большое овальное радио передавало музыку из Рима. И радио было включено всегда, когда он обслуживал фельдфебеля. В какой-то момент Фризелла наклонялся над полицейским и что-то шептал ему. Если ничего не подозревать, то это выглядело так, будто парикмахер прислушивается к пожеланиям клиента. Затем один из агентов Пишотты присмотрелся к банкноту, которым расплатился фельдфебель. Он заметил, что бумажка сложена, и парикмахер сунул ее в кармашек для часов на поясе. Тогда агент и один из его помощников заставили Фризеллу показать бумажку — банкнот оказался стоимостью в десять тысяч лир. Парикмахер поклялся, что получил это сразу за несколько месяцев, и агенты Пишотты сделали вид, что поверили ему.
