Сильный ветер раздувал пламя, внутри хижины было сущее пекло. Стены дрожали от ударов, но толстые бревна выстояли. Мечущиеся внутри пылающей хижины акаана почувствовали приближение смерти. Их душераздирающие отчаянные крики казались пуританину сладкой музыкой.
Потрясая кулаками, он захохотал, и смех его был ужасен. Пронзительные крики гарпий заглушили даже рев огня и треск дерева, а потом, когда жадные языки пламени прорвались внутрь, вой сменился жалобными стонами и криками боли. Огонь жарко пылал, валила жирная копоть, окрест разносилась омерзительная вонь горелого мяса.
Первой прогорела крыша, и Кейн сквозь пелену дыма временами видел, как, судорожно взмахивая опаленными крыльями, какой-нибудь монстр пытался взлететь. Тогда он равнодушно прицеливался и стрелял.
Когда огонь разгорелся в полную силу, Соломону показалось, что исчезающая в пламени голова Гору оскалилась, и ужасающий человеческий смех слился с завывающим пламенем — но всем известно, что огонь и дым порой порождают удивительные иллюзии…
Постепенно буйство огненной стихии затихло. С дымящимся пистолетом в руке и посохом вуду в другой, пуританин замер над тлеющими головнями, навсегда избавившими род людской от легендарных чудовищ.
Как некогда герой древнего эпоса, изгнавший гарпий из Старого Света, теперь Кейн-триумфатор попирал ногами прах омерзительных созданий. Словно крупинки песка в песочных часах, исчезают в прошлом великие империи, гибнут целые племена чернокожих, гибнут даже демоны прошлого, и надо всем возвышается белый потомок героев древности. Неотделимо одно звено цепи защитников рода людского от другого, и не важно, ходит ли паладин человечества в воловьей шкуре и рогатом шлеме или же одет он в сапоги и камзол, двуручный ли топор держит в руке или тяжелую рапиру, дориец он, сакс или англичанин, зовут его Ясон, Хенгист или же Соломон Кейн.
Неподвижный, словно изваяние, стоял пуританин, а клубы дыма возносились к утреннему небу. На плоскогорье перерыкивались львы. Медленно, словно солнечный свет, пробивающийся сквозь туман и мглу, к человеку возвращался рассудок.
— Не существует такого уголка, куда бы не дошел свет Божьих лампад, — угрюмо произнес Кейн. — Немало еще мрачных, забытых всеми мест, где царит Зло, но оно не бессмертно. Ночь неизбежно сменяется днем, и говорим мы: «Да сгинет мгла!» Воистину неисповедимы твои пути, Господь мой, но кто я такой, чтобы усомниться в высшей мудрости? Мои ноги несли меня в страну Зла, но твоя простертая длань уберегла меня от смерти и сделала меня бичом, карающим Зло. Над людскими душами еще распростерты широкие крылья страшных чудовищ, и слуги Зла искушают человеческие сердца. Но грянет день, и свершится воля твоя, тени растают, и Князь Тьмы навечно будет низвергнут в самые глубины ада. А пока этого не произошло, люди лишь в собственном сердце должны видеть опору в борьбе с химерами, и тогда, с Господней помощью, смогут они противостоять проискам Повелителя Мух.
С этими словами Соломон Кейн повернулся спиной к изведавшей столько горя долине и устремил свой взор в сторону молчаливых гор. Сердце пуританина вновь наполнил беззвучный зов странствий, летящий из-за них. Он разместил поудобнее за поясом свои пистолеты, поправил рапиру и, опираясь на волшебный посох, направился на восток. Скоро его черный силуэт затерялся на фоне восходящего солнца.
Ужас пирамиды (Перевод с англ. И.Рошаля)
Соломон Кейн угрюмо рассматривал мертвую чернокожую девушку, лежащую на тропе. По возрасту еще подросток, она и в смерти сохранила детскую угловатость. Но ее худенькое тельце и не успевшие затянуться смертной пеленой глаза, в которых навечно застыло выражение отчаяния, свидетельствовали о мучениях, выпавших на долю несчастной. Пуританин подумал, что смерть оказалась милосерднее к этому ребенку, нежели люди. Своим наметанным глазом Кейн первым делом обратил внимание на раны, оставленные тяжелыми кандалами на тонких кистях и лодыжках. На спине негритянки виднелись глубокие крестообразные рубцы, оставленные бичом из воловьей кожи, а на шее — следы невольничьего ярма. Соломон смотрел на мертвую рабыню, и его бездонные ледяные глаза наполнялись недобрым, идущим изнутри блеском. Если бы в них сейчас мог взглянуть тот зверь, что довел несчастное дитя до такого состояния, он проклял бы день, в который появился на свет.
— Неужто от этой мрази нигде нет спасения? — пробормотал он. — Даже в этот забытый Богом край добрались…
Прищурившись, он глянул на восток. Почти на самом горизонте две крошечные черные точки выписывали круги в ярко-синем небе.
— Стервятники, — продолжал разговаривать сам с собой англичанин. — Стервятники отмечают их кровавую тропу. Воистину эти сатанинские отродья несут с собой смерть и разрушение, и само Зло следует за ними. Что же, вострепещите, исчадия ада, ибо не минует вас чаша гнева Господня! Несутся уже за вами по пятам безжалостные псы ненависти, и спущены тетивы тугих луков возмездия. Преисполнены вы, могущественные ко злу, великой гордыни, и кровавыми слезами умывается чернокожее племя под вашим игом. Но уже близко отмщение, и не в силах человеческих отвратить его, как не в силах человеческих остановить багряный рассвет, сменяющий ночную мглу!
Пуританин проверил тяжелые пистолеты, заткнутые за широкий зеленый кушак, мимоходом прикоснулся к кинжалу и привычно положил руку на потертую рукоять тяжелой рапиры, неизменной его спутницы. Широким, упругим, но удивительно мягким шагом — так мог бы двигаться леопард — он направился на восток, а черная тень бежала перед ним по лесной тропе. Утробная, дикая ярость наполняла обычно холодные глаза Соломона грозным блеском — так могла бы светиться раскаленная вулканическая лава, до поры до времени сдерживаемая тушей ледника. Его рука, сжимавшая длинный резной черный посох с набалдашником в виде головы кошки, была тверже железа.
Несколько часов быстрой ходьбы — и англичанин заслышал впереди себя обычный шум, сопутствующий невольничьему каравану. Сопровождаемая погонщиками колонна рабов медленно и тяжело двигалась через джунгли. Окрестности оглашали жалобные вскрики рабов, вопли и ругань надсмотрщиков и резкие, как выстрелы, щелчки бичей. Через час Кейн уже нагнал караван. Он беззвучно, словно дух леса, скользил между деревьями параллельно тропе. Оставаясь незамеченным, англичанин внимательно изучал своих врагов. Соломон немало времени провел в Дариеннеине только покрыл себя славой в сражениях с краснокожими дьяволами, но и многое перенял из их охотничьего искусства.
Добыча работорговцев в этот раз оказалась не очень-то большой. Чуть более сотни негров, в основном юношей и молодых женщин, с трудом переставляя ноги, брели по тропе. Все они были совершенно обнажены, за исключением грубого и тяжелого деревянного ярма, надетого на шею. С помощью этих бесчеловечных приспособлений несчастные чернокожие были скованы попарно, причем все колодки соединяла железная цепь, так что получалась одна длинная колонна.
Рабовладельцев было человек восемьдесят — пятнадцать арабов и около семидесяти негров. Оружие черных работорговцев и своеобразные головные уборы из перьев говорили об их принадлежности к одному из восточных племен, союзничающих с торговцами живым товаром. Арабы огнем и мечом прошлись по Восточному побережью, заставив обращенные в мусульманство племена служить себе верой и правдой.
