— Не все так просто, как ты думаешь, — пытаюсь я
ему объяснить.
Но как объяснить молодому человеку, что тогда была совсем
другая обстановка. И совсем другая страна. Я был не только офицером, но и
членом партии. И тогда это был наш «интернациональный долг». Так, во всяком
случае, об этом писали газеты. Хотя Костю успели принять в октябрята, но
пионером он уже не был. С другой стороны, он уже взрослый человек, прошедший
войну. Должен все сам понимать.
— У каждого поколения свои идеалы, — кажется,
Костя меня понимает. — Мать еще говорила, что ты бросил нас, когда начал
зарабатывать деньги. Она думала, что ты устроился в какой-то банк и стал
начальником охраны. Тогда у ветеранов войны большие льготы были, и она все
время пыталась тебя найти, чтобы и нам льготы эти получать. Формально вы ведь
не разведены были.
«Конечно, не разведены, — подумал я, — нужно было
об этом догадаться. У меня ведь была неплохая пенсия инвалида войны. Хотя она
не шла ни в какое сравнение с теми деньгами, которые я ей присылал. Но ей,
видимо, было мало. Она хотела получать еще и мою пенсию».
— Тогда нельзя было разводиться, — пытаюсь
объяснить я ему, — ведь у нас был ребенок, и нужно было разводиться через
суд. А я не хотел находиться рядом с твоей матерью даже в суде. Поэтому решил
просто уйти.
— А она до сих пор не может из-за тебя замуж
выйти, — вдруг сказал он. — Ведь тогда нужно признать тебя умершим
или пропавшим без вести.
— Нужно было признать пропавшим, — пожимаю я
плечами, — какая разница. Меня уже столько лет нет рядом.
— Ты не хотел нас видеть?
— Очень хотел. — Я немного прибавил скорость, и
мои преследователи ее тоже увеличили. Кажется, их двое.
Было бы неплохо взять с собой винтовку и прострелить им
шины, чтобы заставить остановиться. Но конечно, я не взял с собой оружия. У
меня дома три винтовки и пистолет. В этой стране можно иметь любое оружие в
доме, хоть пулемет, лишь бы оно было зарегистрировано на законных основаниях.
Но с собой я, конечно, не вожу оружия. Тем более в Бостон.
Мне пришлось бы объяснять полицейским, зачем я взял ружье или пистолет с собой.
К тому же в аэропорт меня могли с ним не пустить. И в мой план не входит
перестрелка на шоссе.
Костя не знает, в какое положение он поставил меня своим
приездом. Как безумно я хотел его видеть, как хотел его обнять. Но когда он
наконец позвонил, чтобы сообщить о своем приезде, я почувствовал, что меня
толкают в глубокую пропасть. Но ничего ему не сказал. Про себя я даже подумал,
что это тоже испытание. Испытание и для него, и для меня. В конце концов, он
должен будет узнать обо мне всю правду, и уже сам решить, как ему поступить.
— Мне всегда хотелось тебя увидеть, — немного
мрачно говорю я своему сыну. — Больше всего на свете я хотел оказаться
рядом с тобой. Но обстоятельства складывались таким образом, что я не мог
вернуться в Россию. Не мог. Ты должен меня понять. Ты помнишь, как тебя украли?
— Смутно, — Костя улыбается. — Кажется, меня
куда-то увезли, а потом привезли. Ничего особенного не помню.
— И хорошо, что не помнишь, — говорю я ему,
наблюдая за «Линкольном». — Тогда меня чуть не убили. Мне пришлось
согласиться на обмен. Предложить себя вместо тебя.
— Как тебе удалось спастись? — деловито
интересуется Костя.
— Я убежал от них. — Не нужно рассказывать ему,
каким именно образом я спасся. Пусть он не знает, что за его спасение я
заплатил жизнями троих преследователей. Пусть он этого никогда не узнает.
— Странно, — говорит Костя, — они ведь могли
снова меня забрать. Почему они этого не сделали?
— Они решили, что я погиб, — пытаюсь объяснить я
ему, когда в разговор вмешивается Саша.
— Ты мне никогда этого не рассказывал, — говорит
она с сильным английским акцентом.
— Это неинтересно. — Я совсем забыл, что подобные
темы не для детей. Этот проклятый «Линкольн» выводит меня из состояния
равновесия.
Саша обиженно умолкает. Костя чуть насмешливо фыркает и
неожиданно спрашивает меня:
— И почему ты теперь Алекс Келлер? Что за фамилия?
Откуда она у тебя? Ты стал евреем?
— Это немецкая фамилия моей второй жены. Евреем я не
стал, хотя отношусь к ним с большим уважением. Здесь, в Америке, их очень ценят
за ум и предприимчивость.
— У нас тоже ценят, — хмыкает Костя, — все
банки, газеты и телевидение в руках евреев.
— Хочу тебя сразу предупредить, — я стараюсь не
говорить менторским тоном, чтобы мои слова не выглядели назидательными, но
некоторые основные правила поведения в Америке он должен понять, — здесь
не принято говорить такие вещи. Не принято кого-либо оскорблять из-за
национальной принадлежности. Все, что ты мог себе позволить там, здесь нельзя
говорить ни в коем случае. Среди слушающих тебя может оказаться человек,
понимающий русский язык. И ни в коем случае не говори слово «негр», это здесь —
страшное оскорбление. Нужно говорить «афро-американец» или «темнокожий», если
забудешь первое слово. Но слово «негр» забудь навсегда. А моя фамилия — это
фамилия Сашиной мамы. Она мне не совсем женой была, — пытаюсь объяснить я
ему, — то есть формально мы не были зарегистрированы, так как я официально
был женат на твоей матери. Сашина мама должна была приехать со мной в
Америку, — я выговариваю это быстро, чтобы не травмировать дочь, сидящую
на заднем сиденье, — но тогда она не смогла. Не получилось.
— Что не получилось? — не понимает Костя.
— Ничего не получилось.
Ну как я могу объяснить ему свою жизнь в нескольких словах?
Для этого нужны две бутылки водки и целая ночь для разговоров. Впрочем, у нас
еще будет такая ночь. Мы сумеем еще объясниться друг с другом как двое мужчин.
Сейчас при Саше не нужно вдаваться во всякие подробности.
— У меня была сложная жизнь, Костя, — признаюсь я
сыну, — очень сложная. И нелегкая. Поэтому я вынужден был уехать. Уехать,
чтобы спасти не только себя, но и вас. Много лет назад я думал, что поступил
правильно. А теперь не знаю. Нам о многом нужно поговорить, многое рассказать
друг другу. Ты работаешь в какой-то фирме?
— В банке, — отвечает Костя, — в служебной
охране банка. После службы в погранвойсках нас охотно берут в такие места. Хотя
я собираюсь учиться, думаю поступать в институт.
— Вот это правильно.
«Линкольн» идет точно на расстоянии пятидесяти метров от
нас. Там двое мужчин, очевидно, профессионалы с железными нервами. Кажется, я
знаю одного из них. Или я ошибаюсь? Если я увеличиваю скорость, они тоже
увеличивают ее, если чуть замедляю, они тоже сбавляют скорость.
— У тебя есть девушка? — интересуюсь я, взглянув
на Костю.
Он чуть смущенно улыбается.
— Есть одна. Но пока не уверен. С этим у меня проблем нет,
отец. Можешь не беспокоиться. В Москве сейчас с этим нет никаких проблем.
