— Юпитер, великий и всеблагой, отвернулся от нас,
помогая Цезарю, — негодовал Агенобарб.
— Он хорошо проводит свою избирательную
кампанию, — возразил практичный Цицерон, — нам есть чему у него
поучиться.
— Клянусь всеми богами, — разозлился Бибул, —
я не желаю повторять его путь, заискивая перед плебеями и попрошайками ради
избрания.
— Поэтому мы всегда проигрываем ему, — с горечью
признался Катон, — он умеет находить общий язык с народом, и римляне его
любят.
— Нужно будет уже сейчас принять постановления, —
предложил хитрый Цицерон, — о возвращении старых порядков. Не пускать
более во время заседаний сената граждан Рима без особого разрешения самих
сенаторов. Не консулы, а сенат выносит такое решение. Только старшие сыновья
сенаторов, согласно нашим традициям, могут посещать курию Гостилия без
специального разрешения.
— Что это нам дает? — недоуменно спросил
Агенобарб.
— В сенате у нас абсолютное большинство, —
терпеливо объяснил Цицерон, — а когда не будет давления толпы, сенаторы не
станут голосовать за предложения Юлия, даже если Красс заплатит всем своим
состоянием.
— Это верная мысль, — обрадовался Бибул, —
принять закон нужно еще до выборов консулов.
— Да, — согласился Катон, — у нас нет выбора.
Но как унизительны эти бесчестные приемы, чтобы остановить Цезаря.
Цицерон переглянулся с Агенобарбом. Катон был верен себе,
оставаясь принципиальным идеалистом даже в политической жизни.
— Цезарю помогает деньгами Марк Красс, — вмешался
в разговор Лукулл, — я не удивлюсь, если Красс проведет угодных ему
консулов. Чтобы их остановить, я готов дать двадцать талантов.
— Я дам десять, — горячо поддержал его
Агенобарб, — на избрание Бибула, и нужно поскорее принимать закон о
регулировании допуска посторонних лиц в сенат. Тогда Цезарь останется наедине с
сенаторами. Это прекрасная идея, Цицерон.
На следующий день, накануне выборов, был принят закон, к
огромному негодованию популяров. Оптиматы торжествовали — они убрали толпу из
сената, лишив оппозицию столь необходимой поддержки. В сочетании со
смехотворными функциями, закрепленными за консулами после завершения их
магистратур, все это, казалось, должно было отбить у Цезаря попытку всяких
амбиций.
Но, вопреки обыкновению, после заседания сената Цезарь не
выглядел обескураженным, напротив, громко насмехался над сенаторами, приводя их
в еще большее бешенство.
Кроме подозрительного Цицерона, никто не задумывался, почему
Цезарь ведет себя подобным образом. Катон приписывал его поведение бесстыдству
и разложению римских нравов, Агенобарб и Бибул считали его насмешки вызовом
сенаторам.
И только Цицерон, хорошо знавший, как Цезарь умеет
просчитывать варианты, испуганно спрашивал себя: «Что еще готовит им
представитель семьи Юлиев?» И не находил ответа.
Состоявшиеся на следующий день выборы закончились полным
триумфом Цезаря. Он получил подавляющее большинство голосов.
Бибул, прошедший с огромным трудом, сумевший лишь немного
обойти других конкурентов в конце голосования, был встревожен и подавлен. Но
оптиматы, предвидевшие победу Цезаря, хотя и не столь внушительную, еще не
знали, какой страшный удар готовит им верховный понтифик.
Консулы избирались ежегодно, а консулат Цезаря и Бибула, без
права последующего набора легиона, должен был стать, по замыслам оптиматов,
лишь очередным исполнением магистратуры, даже несмотря на внушительную победу
Юлия.
Популяры торжествовали. Они, наконец, достигли своей цели,
проведя в консулы одного из вождей своей партии. Клодий, избивавший со своими
друзьями сыновей сенаторов-оптиматов на улицах города, уверял всех, что в
победе Цезаря есть и его заслуга.
Красс и Помпей, явно и тайно помогавшие Цезарю, были особенно
довольны. Все было так, как задумал Юлий. На первое заседание сената, сразу
после победы, Цезарь явился в сопровождении большого числа своих друзей и
сторонников. Он опустился на ложе рядом с Крассом, где они сидели последние
несколько лет.
Довольно скоро в сенате появился Помпей, которого оптиматы
приветствовали более восторженно, чем обычно, после победы Цезаря.
Помпей, отвечая на традиционные приветствия, прошел на свое
место. Триумвират пока ничем не проявлял себя, а победа Цезаря казалась лишь важным
звеном в карьере самого Юлия.
По общей договоренности, Помпей не демонстрировал явного
изменения отношений с Цезарем и Крассом. Это был тот тщательно скрываемый удар,
который Цезарь готовил оптиматам. Но время вступления в консулы еще не подошло,
и Цезарь, весело кивнув Помпею, продолжал свои беседы с Крассом.
В эти дни после избрания у Цезаря было много встреч и бесед.
Но две из них, состоявшиеся сразу после победы на выборах, стали очень важными
не столько для личной жизни верховного понтифика Рима, сколько для его
политической карьеры. Хотя эти разговоры состоялись у него с матерью и дочерью.
Давно намереваясь поговорить с Юлией, он откладывал разговор
более месяца, пока, наконец, дочь сама не начала его первой.
Они сидели в перистиле во внутреннем саду дома Цезаря, и
дочь рассказывала об успехах юного Октавиана.
— Он уже все понимает, — уверяла дочь, смеясь над
проделками маленького племянника.
Цезарь задумчиво смотрел на Юлию, гадая, как начать трудный
разговор. Но дочь вдруг спросила его:
— Ты видел Помпея?
— Откуда ты знаешь? — удивился Цезарь.
— Мне говорила Атия. Вы встречались в доме ее отца.
— Да, — засмеялся Цезарь, — мы сделали все,
чтобы об этом никто не узнал. А вот Атия нас подсмотрела. Я всегда говорил, что
любые тайны ничего не стоят, ибо сразу становятся известны всем.
— Она никому не расскажет, — возразила
Юлия, — я просто спросила.
— А почему ты не спросила о Крассе? —
поинтересовался Цезарь.
Дочь покраснела.
— Помпей чем-то похож на тебя, — пробормотала она,
смущаясь, — и у него добрые глаза.
— Это ты успела заметить сразу, — недовольно
проворчал Цезарь.
— Юлий гневается? — улыбнулась дочь улыбкой отца.
— Ты могла бы рассказать мне о встрече с Помпеем.
— Какой встрече? — изумилась Юлия. — Я видела
его только у дяди, всего несколько мгновений.
«Господи, как трудно, — подумал вдруг Цезарь, — и
больно». Впервые дочь, которую он привык считать частичкой себя, любимой
частичкой своей души, вдруг могла уйти к чужому, незнакомому человеку. И Цезарь
испытал почти физическое чувство боли.
— Он тебе нравится? — просто спросил отец.
— Не знаю, — искренне ответила Юлия, — но у
него добрые глаза. По-моему, он похож на тебя, Цезарь.
